В тот год, когда у нас было так много дождей — действительно ли причина была в научных исследованиях или систему орошения просто прорвало? В еде, которую доставляют по комнатам через стены, по меньшей мере два раза в неделю используют мясо, полученное химическим путем, — правда ли оно питательней или Док с учеными просто не могут иначе восполнить нехватку скота на всех?
Я начинаю понимать, почему Старейшина… впадал в такое отчаяние.
Вспоминаю звук двигателя. Пусть его энергию и используют на поддержание функционирования корабля, но все эти «бам» и «жжж»…
Это нездоровый звук.
Лишь перестав говорить, я понимаю, что она за все время не издала ни звука.
— Эми? — зову тихо.
Она смотрит мне в глаза.
— Получается… теперь мне можно разбудить родителей?
— Что? Нет! — тут же восклицаю я.
— Но… если мы все равно не долетим… если нет шанса, что мы долетим… почему нет?
— Мы еще можем долететь! Космос побери, дай мне хоть попытаться найти решение.
— А вдруг его сможет найти кто-то из замороженных? Там ведь и ученые есть, и инженеры, помнишь?
— Эми… нет. Мои люди справятся сами.
Она бормочет что-то, но у меня не получается разобрать.
— Что?
— До сих пор у них не особенно здорово получалось! Черт, Старший, сколько лет уже двигатель сломан? Дольше, чем ты живешь на свете! Может, десятки лет — или и того дольше!
— Перестань! — взрыкиваю я. — Только не ты! Я не хочу еще и от тебя слушать, что мне делать и как я ни на что не способен.
— Я не сомневаюсь в тебе! — бросает Эми. — Я просто говорю, что кто-нибудь с Земли, возможно, сможет найти решение!
— Ты просто говоришь, что нужно разбудить твоих родителей!
— Я не о них!
— Ты всегда о них! Нельзя разбудить твоих родителей только потому, что ты испуганная маленькая девочка!
Эми смотрит на меня с яростью, на щеках выступает гневный румянец.
— Может быть, если бы ты признал, что не способен исправить все на этом уродском корабле в одиночку, ты бы понял, что прямо у тебя под ногами полно людей, которые могут помочь!
Я понимаю, что она повторила это от злости — про «не способен», — но слова все равно ранят, будто в меня вонзили горячий нож.
— Ты не задумывалась над тем, что половина моих проблем из-за тебя? Если бы мне не приходилось носиться со «странной», может, у меня бы что-нибудь и вышло!
Как только слова соскальзывают с моих губ, мне тут же хочется схватить их руками и раскрошить в пыль.
Но я не могу.
Слова сказаны.
Я клялся Эми, что никогда не буду считать ее «странной».
Я был единственным на корабле, кто не оскорблял ее.
Был.
Эми откидывает голову, как будто слова ударили ее по щеке. Разворачивается на пятках и бросается в учебный центр — к гравтрубе, которая унесет ее от меня.
— Эми! — кричу я, кидаясь за ней. Она уворачивается, так что волосы падают ей на лицо, и пересекает порог. Я хватаю ее за локоть, разворачиваю и тяну обратно в Большой зал. Она вырывается, но по крайней мере не убегает.
— Прости меня, — начинаю торопливо. — Яне всерьез. Прости, прости, прости. — Снова Тянусь к Эми, но она дергается, и я сразу опускаю Руку.
Она не смотрит мне в глаза.
— Ты прав, — произносит она наконец, подняв взгляд на искусственные звезды и часто моргая.
— Нет, не прав, прости, ты не странная, это глупость.
Она качает головой.
— Я не о том. Ты прав, что… я боюсь, — шепчет она и вертит вай-ком на запястье, оставляя красный след.
Я и раньше видел, как она задумывается и замолкает. Бывало, что мы разговаривали и вдруг Эми выпадала из реальности, уходила в себя на несколько секунд, а потом возвращалась к разговору. Я всегда думал, что это из-за меня — что она вспомнила о моем предательстве или что-то, что я сказал, напомнило ей о прошлом, которое она потеряла. Теперь мне начинает казаться, что тут может быть замешано что-то иное.
— Что случилось? — спрашиваю я тихо. Злость испарилась, уступив место беспокойству.
От этого вопроса она подскакивает на месте.
— Тебя кто-то обидел? — продолжаю я. — Или угрожал?
Делаю шаг. Мне хочется коснуться, взять ее ладони в свои, притянуть ее к себе. Но она холодна как лед.
10. Эми
И что я должна ему сказать? Что мне все еще снятся кошмары о чем-то, что случилось три месяца назад? Это же тупость. Если уж говорить, то говорить нужно было тогда. Но тогда важнее было другое — Харли и Старейшина умерли, мы поймали Ориона, отказались от фидуса. Больше двух тысяч человек ждут, что Старший решит их проблемы. Как я повешу на него еще одну? Ему единственному я бы рассказала… но я не могу. Не могу. Не потому что прошло три месяца, не потому что у него много забот с кораблем. Не потому что я боюсь, что он не поверит.
Просто когда это случилось, меня спас не он.
И если он не мог спасти меня тогда, то как спасет сейчас?
— Я бы защищал тебя, — говорит Старший, придвигаясь ближе, но не глядя мне в глаза. — Ты можешь переселиться сюда… — Слова тают, сменяясь тишиной.
Мы так близко, что могли бы коснуться друг друга. Мне нужно только протянуть руку. Но мы не двигаемся.
— Не надо, — машинально отвечаю я. Все под контролем. Я не собираюсь убегать и прятаться. Я не позволю Лютору сделать из меня хнычущего ребенка.
И я не хочу, чтобы Старший думал, что должен обо мне заботиться. Потому что, если он подумает, что я хочу его защиты, он решит вдобавок, что я хочу большего.
Принимаюсь ходить туда-сюда, но из-за этого стены как будто сжимаются.
Старший запускает пальцы в волосы, превращая их в растрепанное гнездо.
— Ты можешь жить тут не просто ради безопасности, — говорит он наконец, тоже выпрямляясь. — Ты могла бы остаться… по другим причинам…
— Нет, — шепчу я, понимая и ужасаясь тому, что он собирается сказать. Я не могу… я не готова… я не… я не знаю. Я не знаю, чего хочу, но точно знаю, что не хочу слышать то, что он сейчас скажет, и точно знаю, что он это скажет.
Он хватает меня за руки, не сердито, как раньше, а мягко, нежно, предлагая шагнуть к нему. Я не двигаюсь.
— Эми… я… — Он опускает глаза и делает глубокий вдох. — Ты… ты для меня много значишь. Я хочу, чтобы пришла сюда по своей воле. — Он избегает встречаться со мной взглядом. — Ко мне.
Старший отпускает меня и одной рукой убирает волосы с моего лица. Я ничего не могу с собой поделать, закрываю глаза и подаюсь вперед, наслаждаясь шероховатой теплотой его руки на своей щеке. У него сбивается дыхание.
