– Из-за чего?
– Ну, Эми могла, например, сказать: «Я принцесса и умею колдовать», а Люси в ответ: «Нет, ты просто Эми». И Эми принималась рыдать в голос, а Люси требовала, чтобы Эми наказали за то, что та притворяется принцессой, хотя она никакая не принцесса. Все, мне и в самом деле пора!
Неохотно киваю. Задержи я ее хоть на миллион лет, все равно не смогу задать все вопросы, что теснятся в мозгу.
– Только одно: когда Эми ушла из школы?
– Ну… по-моему, в мае прошлого года. Да, она не вернулась после весенних каникул.
Май прошлого года. А первую неделю июня я провела с человеком, называвшим себя Марком Бретериком. Может, это просто совпадение?
Шайан достает из кармана жилетки старомодный массивный мобильник. Нажимает несколько кнопок.
– Запишите телефон. Это бывшая няня Эми, заведует продленкой. Она знает об этой семье гораздо больше меня.
Я записываю цифры, и она исчезает, попрощавшись торопливым взмахом руки.
Часом позже я уже не чувствую себя заблудившейся. Я знаю школу не хуже учителей и учеников – могу нарисовать подробный план здания, не пропустив ни единого коридора. Чего я не могу сделать, так это найти Дженни Нэйсмит. Все, кого я спрашиваю, «видели ее буквально минуту назад». Директора, миссис Фитцджеральд, тоже не удается отыскать. Я дико зла на себя за то, что отдала фотографии.
В горле пересохло, ноги ноют. Хуже не будет, если я дойду до машины, под передним сиденьем должна валяться бутылка с водой. По меньшей мере три человека уверяли меня, что Дженни Нэйсмит не уйдет раньше четырех часов, так что вполне могу позволить себе перерыв.
На улице я включаю телефон и прослушиваю четыре сообщения – два от Эстер и два от Наташи Прэнтис-Нэш. Стираю их все, потом набираю номер, который дала Шайан. Жизнерадостный женский голос с бирмингемским говором отзывается: «Привет, не могу ответить, но оставьте сообщение, и я вам перезвоню». Ругаясь сквозь зубы, засовываю телефон в сумку. Сил нет просто ждать и ничего не делать. Пускай хоть что-нибудь происходит.
Слова Шайан продолжают звучать в ушах. Безуспешно пытаюсь найти разумное объяснение тому, что теперь мне известно. Маленькая командирша с рациональным складом ума Люси Бретерик, у которой идеальная семья, обожающие ее родители. И две подружки Люси, у которых семьи далеко не идеальные. Но умерла именно Люси. Убита собственной идеальной матерью.
Бывшая няня Эми заведует продленкой. Так сказала Шайан. Бывшая. Значит, няня Эми она в прошлом? Почему? Если Оливары переехали, почему не взяли ее с собой? Многие из моих друзей и коллег скорее позволят отрубить себе руку, чем потерять проверенную няню.
Досадно, что не хватило ума спросить, как звали мать Эми и как называется банк, в котором она работала. Мать Эми, мать Уны – Шайан не называла их по именам. После рождения дочери я просто с ума сходила из-за того, что превратилась в «маму Зои», как будто собственной личности у меня и не было. Чтобы позлить акушерку и патронажную медсестру, я называла Зои «дочь Салли». Они смотрели на меня как на сумасшедшую.
Шайан сказала «работала», не «работает». Мать Эми Оливар работала в банке в Лондоне. Так обычно говорят про тех, кого давно не видели, в этом нет ничего необычного. Так почему я боюсь, что семья Оливаров исчезла с лица земли?
Дойдя до середины стоянки, замечаю свой «форд». Через всю машину тянется зазубренная серебристая царапина. У одного из колес, которые мне видны, лежит что-то оранжевое. Оглядываюсь, ожидая увидеть красную «альфа ромео», но на гостевой парковке стоят только три «БМВ», три «лендровера», зеленый «фольксваген» и серебристая «ауди».
Подхожу ближе. Оранжевое пятно – рыжий кот. Мертвый. Глаза открыты, но голова держится на честном слове. Вместо шеи – красное месиво. Пасть заклеена прямоугольником коричневого скотча. Я сгибаюсь в рвотном спазме, но в моем теле нет ничего, кроме острого страха. В глазах темнеет.
Вот тут-то я окончательно понимаю: мне хотят причинить вред. О боже, о боже. Кипящая паника заполняет все мое существо. Кто-то пытается убить меня, но они не посмеют, так ведь нельзя, у меня двое маленьких детей. Через несколько секунд волна ужаса спадает и остается только холодное, стылое неверие.
Мне нужна вода. Нашариваю ключи от машины, понимаю, что забыла закрыть чертов «форд», и бросаю ключи назад в сумку. Отвернувшись, чтобы не видеть кота, пытаюсь открыть водительскую дверь. Руки ватные – получается только с третьей попытки.
Справившись, ищу под передними сиденьями бутылку. Ее там нет. Я уже собираюсь захлопнуть дверь, когда вижу бутылку на пассажирском сиденье. Моргаю, готовая к тому, что она исчезнет. К счастью, нет. Запрокинув голову, вливаю остатки воды в рот, булькая и проливая на шею и на рубашку. Сразу чувствую себя лучше. Запираю машину и, не оглядываясь на кота, еду в сторону центра города.
Коричневый скотч – предупреждение. Он хочет, чтобы я молчала. Что же еще это может означать?
Останавливаюсь, только добравшись до «Марио», недорогого и приятного кафе на окраине города. Его хозяйка, с черно-белыми, как у скунса, волосами, целыми днями распевает оперные арии и считает себя «эксцентричной». Обычно мне хочется на этом основании потребовать скидку, но сегодня я рада ее фальшивым руладам. С трудом выдавив улыбку, заказываю банку колы, чтобы она оставила меня в покое, и сажусь за столик, который не видно с улицы.
Сначала главное: позвонить в детский сад, проверить, как там Зои и Джейк. Немалого труда стоит спокойно усидеть на месте, пока звучат гудки. Наконец отвечает одна из воспитательниц, говорит, что с моими детьми все в порядке, – да и что могло случиться? Я почти готова попросить ее проверить, не валяются ли поблизости мертвые коты, но сдерживаюсь.
Не боюсь я тебя, ублюдок.
Открываю колу, делаю несколько больших глотков. Потом вырываю пару листков из блокнота и начинаю еще одно письмо в полицию. Пишу стремительно, не позволяя себе остановиться и подумать. Надо успеть перенести все на бумагу, пока мне не стало хуже. В голове шумит, в ногах слабость. Надо что-нибудь съесть. Но я все пишу и пишу, пока с новой силой не накатывает тошнота. Подхватив листок и сумку, несусь в женский туалет, где кола извергается наружу. Когда мой желудок пустеет, я опускаю крышку унитаза, сажусь и устало приваливаюсь к стенке кабинки. Надо бы сегодня забрать детей пораньше. Можно прямо сейчас и поехать.
Письмо не закончено. Никак не соображу, о чем забыла написать. В глазах темнеет. Открываю сумку, вытаскиваю конверт, пролежавший там не меньше года. Он адресован компании «Последний Штрих», торгующей коврами. Хотела заполнить анкету и отослать им. Мы с Ником потратили семь тысяч фунтов на новые шерстяные, сезалевые и кожаные ковры и коврики для нашего любимого старого дома – еще до того, как сошли с ума и решили, будто нам позарез надо переехать поближе к школе Монк-Барн. Начинаю плакать. До меня доходит, что не смогу забрать Зои и Джейка, потому что сил не хватит вести машину, и плач превращается в рыдания.
