– Думаю, у тебя много вопросов.
– Это ты убил Джеральдин и Люси? Тебя зовут Уильям Маркс?
Но меня волнует только одно: когда я снова увижу свою семью? Этот вопрос и возможные ответы на него занимают все мои мысли.
– Как? – Он напрягается и поднимает пистолет. Нас обволакивает вязкая тишина.
– Уильям Маркс, – повторяю я.
– Нет, – медленно отвечает он. – Меня зовут не Уильям Маркс.
– Ты сказал «несмотря ни на что»… Ты не хочешь, чтобы Ник волновался, несмотря ни на что. Несмотря на что?
– Несмотря на то, как он с тобой обращался.
– Ты о чем?..
– Он обращался с тобой, как с прислугой.
– Неправда!
– «Я хожу по дому и убираю за ним; не успею закончить, как Ник уже загадил все снова, и мне приходится начинать сначала». Помнишь, как ты мне рассказывала?
– Да, но…
– И к этому человеку ты хочешь вернуться?
– Ты сумасшедший. – Не будь у него пистолета, я бы выразилась грубее, гораздо грубее.
Он смеется:
– Я сумасшедший? Ты сама сказала, что сделала бы с деньгами, если бы выиграла в лотерею. Я все это узнал от тебя.
– Я никогда ничего не говорила о…
– Ты наняла бы прислугу. На семь дней в неделю, на круглые сутки. Объяснила бы, как прибираться в каждой комнате, чтобы тебе нравилось. И не пришлось бы больше бороться с беспорядком, который устраивает Ник. Ты могла бы просто зайти в комнату и присесть, не заботясь о ее чистоте.
Он прав. Про лотерею забыла, но остальное знакомо. Мои слова. Он издевается надо мной моими же словами.
– Я люблю Ника и детей! Пожалуйста, отпусти меня. Спрячь пистолет.
– Нику тяжело без тебя, правда? Ты вынуждена нанимать женщину, которая присматривает и за детьми, и за ним, иначе он не справляется.
Пэм Сениор. Пэм помогала Нику ту неделю, которую я провела с ним в Сэддон-Холл. Она-то как со всем этим связана?
– Но если он уезжает… а он довольно редко это делает, и тебе бы хотелось, чтобы он уезжал почаще. Если Ник уезжает, тебе легче. Да, за детьми присматривать все равно надо, но хотя бы не приходится убирать раскиданные повсюду газеты и банановую кожуру…
– Прекрати! – Меня трясет. Хочется лечь, свернуться клубочком прямо на полу, но нельзя. Надо попробовать отсюда выбраться. – Пожалуйста, хватит. Ты же не думаешь, что на самом деле…
– Как тебе комната? – Он забирает у меня телефон, кладет его в карман и направляет пистолет мне в грудь. – Достаточно чисто? Беспорядка вроде быть не должно. Тут ведь и нет ничего, кроме массажного стола, тебя и твоей сумочки. Не волнуйся, мебель скоро будет: книжный шкаф, лампа… Тебе не нравится, да? – Его голос подрагивает. – Тебе не терпится выбраться отсюда? Я ведь отделал ее специально для тебя. Массажный стол оказался дороговат, но я знаю, как ты любишь массаж. И ковер, и абажур. Я все подобрал специально для тебя.
– Включая замок на двери? – Впиваюсь ногтями в ладони, чтобы не завыть.
– Прости за это, – усмехается он. – И за мою группу поддержки.
– За что?
– Пистолет, – он взмахивает оружием. – Надеюсь, скоро необходимость в нем отпадет.
Я слишком напугана, чтобы понять, угроза ли это.
– Почему? Что произойдет?
– Это зависит от тебя. Знаешь, сколько раз я перекрашивал стены? Сперва выбрал бледно-абрикосовый цвет, но он выглядел как-то болезненно. Попробовал желтый – слишком ярко. А потом, всего пару недель назад, подумал о самом очевидном – белом. Идеально!
Этого просто не может быть. Не мог какой-то сумасшедший обустраивать комнату, чтобы запереть меня в ней. От мысли, что все это бред, почему-то становится легче. Пару недель назад? Две недели назад Джеральдин и Люси Бретерик были еще живы. Но… ковер новый, и пахнет в комнате краской. Он не мог заказать ковер после смерти Джеральдин и Люси. Его бы не успели привезти…
Как будто прочитав мои мысли, он говорит:
– Твое пребывание здесь никак не связано с убийствами, о которых говорили в новостях. Может, они немного ускорили дело, но…
– Я знаю, кто ты, – говорю я. – Ты отец Эми Оливар. Где Эми и ее мать? Их ты тоже убил?
Ничего я не знаю, просто гадаю. Но теперь мне хочется все выяснить. Может, только узнав правду, я сумею его понять, – а это, похоже, единственный способ отсюда выбраться.
– Я убил их? (Все-таки я его разозлила.) Посмотри на меня. Я похож на человека, который может убить жену и дочь?
Он замечает мой взгляд, направленный на пистолет.
– Забудь про эту штуку… – потрясает пистолетом в воздухе, как будто тот прирос к руке против его воли. – Посмотри на меня. Похож я на убийцу?
– Я не знаю.
Он сует пистолет прямо мне в лицо.
– Нет, – с трудом выдавливаю я. – Ты не убийца.
– Ты знаешь, что я не убийца.
– Я знаю, что ты не убийца.
Кажется, он удовлетворен. По крайней мере, опускает пистолет.
– Ты, наверное, проголодалась. Давай поедим, а потом я устрою тебе экскурсию.
– Экскурсию?
Он улыбается:
– По дому, глупая.
Стол уже накрыт. На обед паста, залитая чем-то серым и вязким. В соусе попадаются кусочки какой-то зеленой дряни и странные палочки, похожие на сосновые иголки. Горло сжимается. Трудно дышать.
Он велит сесть. В дальнем конце кухни круглый деревянный стол и два деревянных стула. Комната выглядит декорацией детской ТВ-программы.
– Лингвини с пореем и анчоусами, – объявляет он, ставя передо мной тарелку. Перышко лука, точно змеиная голова, выглядывает из серой слизи. Меня мутит от мерзкого рыбно-лимонного запаха.
– С петрушкой и розмарином. Очень питательно. – Он садится рядом со мной.
Значит, сосновые иголки – это розмарин. Подле раковины замечаю раскрытую кулинарную книгу. Кожаная ленточка-закладка отмечает нужную страницу.
В задней двери есть стеклянная панель, но разбить ее нечем – никаких ножей с тяжелой ручкой, никаких толстых разделочных досок. Все поверхности безупречно чисты и совершенно пусты, если не считать кулинарной книги. Пистолет лежит на столе, возле его правого локтя.
– Извини, вина я тебе не предложу, да и сам пить не буду.
Подавив зарождающийся в горле крик, я умудряюсь кивнуть. О чем он говорит? Слова понятны, но смысла в них нет. Через окно в двери вижу большой деревянный сарай и очередные горшки. С кактусами. Защищают частную собственность высокая живая изгородь и еще более высокая кирпичная стена.
Из этого дома практически невозможно сбежать.
