– Вряд ли Эйден рвался приводить друзей. Кто на месте двенадцатилетнего паренька захотел бы показывать приятелям «общую» спальню? «На этой кровати сплю я и мой отчим...» – ужас, да и только! – О нежелании водить домой приятелей Саймон знал не понаслышке. Сам он до смерти стеснялся бесконечных ликов Девы Марии и чересчур консервативных родителей.
– Так или иначе, Эйден Сид очень дорог Смиту, – вмешался Комботекра. – За двадцать шесть лет Сид ни разу его не навестил, но Смит лелеет надежду, что однажды это случится. Во время нашей с ним беседы он не раз просил передать это Эйдену, а о других приемных детях словно забыл. Если согласиться с версией Чарли и Саймона, получается, таким образом Смит пытается заверить пасынка, что и дальше намерен лгать в его спасение. Спасает-то он себя, но, надеясь на примирение, хочет убедить Эйдена в обратном.
– Сержант, неужели вам так легко заморочить голову?! – рявкнул Пруст. – До появления Уотерхауса и сержанта Зэйлер вы пели совсем другую песню! «Передайте Эйдену, я никому не позволил бы его обидеть. Никогда не позволял и впредь не позволю». Мы же с вами решили, что речь об убийстве Мэри Трелиз!
– А если истолковать его слова буквально? – предложил Саймон. – Из фразы «Никогда не позволял» еще можно понять, что Смит задушил Трелиз, но как насчет «впредь не позволю»? Сейчас Смит в жизни Эйдена не участвует, как же он «не позволит обидеть»? Разве он остановил пулю Марты Вайерс? Упоминая будущее, Смит заверяет пасынка, что и дальше готов его выгораживать.
– Учтите, Уотерхаус, речь идет о не обремененном интеллектом алкоголике. Вряд ли его заботит точность собственных высказываний.
– Смит не прикасался к спиртному более двадцати лет, сэр, – напомнил Комботекра, и Снеговик еще громче застучал кружкой о стол.
– Сэр, я с вами не согласен, – храбро заявил Саймон. – По-моему, Смит очень точно выразил свою мысль. Он сообщает пасынку, что тайну не выдаст, хотя непосвященные видят в его словах лишь признание в убийстве Трелиз – такой вывод вы и сделали. Нельзя утверждать, что житель муниципального района не способен выдать фразу «с двойным дном».
– Но ведь Смиту известно, что Сид добровольно признался и больше не желает скрывать правду. Разве это не повод призадуматься? – спросил Комботекра. – Я слышал, как он говорит о Сиде, единственный из присутствующих здесь слышал. – Комботекра смущенно оглядел коллег. – То есть лично, из первых рук. Эйден для него – свет в окошке. Ясно, Сид не желает иметь с отчимом ничего общего, но Смит живет надеждой на примирение. Саймон прав, Смит отнюдь не глуп и понимает: после стольких лет Эйден признался, потому что захотел. Так зачем хранить ставшую ненужной тайну?
– Без малого тридцать лет, проведенных в вонючих тюрьмах, Смит считал, что защищает Сида, – проговорил Саймон с фальшивым терпением, хотя понимал: коллеги видят его насквозь. – Ладно, допустим, элемент корысти тоже присутствовал: признаваться, что сожительствовал с юным пасынком, ой как не хотелось. Но о чем думал Смит все эти годы в камере? Наверняка сочинил совсем другую историю, в которой представал самоотверженным героем. Брат и сестра Эйдена говорили, как он любил их младшего братишку – души в нем не чаял!
– Именно так они мне сказали, – кивнул Комботекра, – и Кэрри Гатти тоже.
– Гатти – гнусный лжец! – прошипела Чарли, и Саймон прикрыл рот рукой, чтобы спрятать ухмылку. Чарли буквально взбесилась, выяснив, что, по словам Гатти, досье на Сида и Басси он передал ей добровольно. Гатти категорически опроверг и другое ее заявление: мол, сержант Зэйлер не права, на момент встречи в пабе «Лебедь» он знал, что Марта Вайерс официально сменила имя на Мэри Трелиз. Очевидно, терять лицо Гатти хотелось не больше, чем Лену Смиту.
– Допустим, Смит скажет правду и вместо него посадят Эйдена, к чему это приведет? – спросил Саймон и взглянул на Комботекру. – Сэм, у тебя дети, ты запрещаешь им делать то, что они обожают, лишь потому, что знаешь, как лучше, а они нет?
– Или Смит хочет считаться убийцей Мэри Трелиз, – предположила Чарли. – Он задушил подружку, когда та лапала его малолетнего пасынка! Такой вариант делает его героем и в собственных глазах, и в глазах тех, кто его окружает с начала восьмидесятых. Чем угодно ручаюсь: Смит действительно насиловал Эйдена. Вероятно, не мог устоять перед соблазном, а потом ненавидел себя, особенно если по-настоящему любил Эйдена. А если твердить миру и в первую очередь себе, что насильница – Мэри Трелиз, тогда он почти безгрешен, верно?
– Вот именно! – воскликнул Саймон. – Взгляните на эту историю иначе: Смит годами насиловал пасынка, потому что после смерти жены впал в черное отчаяние. Потом завел новую подружку, Мэри Трелиз, билетершу из кинотеатра, так плотно сидевшую на спиртном и героине, что двоих ее детей отдали под опеку государства. Смит привел ее в дом, в свою спальню, но и Эйдена не отпустил. Третьим в свою кровать уложил...
– Живого человека, ребенка игрушкой сделал! – подсказала Чарли.
– Игрушкой или нет, но отпускать мальчика Смит не собирался. Возможно, с появлением Трелиз сексуальное насилие прекратилось, но бедняга Эйден еженощно видел, как они развлекаются. – Саймон знал: Чарли провоцирует его, развивая сексуальную тему, и чувствовал себя ужасно, этакой бактерией под микроскопом.
– Вы же читали показания брата и сестры Сида, – куда миролюбивее начала Чарли, и Саймон понял, что едва не сорвался на крик. – Эйден выскальзывал на лестницу, чтобы избавиться от мучителей, но отчим голым выходил из спальни и тащил его обратно. В общем, Смит ввел правило: место Эйдена в постели. Брат и сестра Сида видели такое не раз.
– Смит утверждает, что не мог заснуть без Эйдена, – заглянув в блокнот, криво усмехнулся Комботекра. – Его якобы мучил панический страх, вероятно не исчезнувший даже с появлением Трелиз.
– Жаль, не получится брата и сестру Сида за решетку усадить! – посетовал Пруст. – Хотя бы за то, что жертвами себя выставляют. Когда в доме появилась Мэри Трелиз, оба были почти совершеннолетними и практически уже вещи собирали. Могли ведь в полицию заявить? Запросто! Нет, им было проще заглядывать на чай с кексом, горестно вздыхать и идти своей дорогой.
– Думаю, чай с кексом в том доме заменяли дешевый сидр и героин, – заметила Чарли.
– Мы отвлеклись, – нетерпеливо произнес Саймон. – Безусловно, Смит искорежил Эйдену жизнь. Вероятно, он любил пасынка, вероятно, нуждался в нем, как в снотворном и успокоительном, но эта нужда толкнула мальчика в руки развратной бабы, и Смит это понимает. Каждую ночь мерзавка ждала, когда Смит отключится, и влезала на Эйдена. В итоге отчаяние заставило парня пережать ей горло, чтобы раз и навсегда покончить с издевательством. А что в это время делал Смит? Спал, нажравшись дешевого виски, пускал слюни на потную подушку! Разве хочется такое о себе рассказывать? Смит до конца жизни будет цепляться за свою ложь, и желание Эйдена тут роли не играет.
– Именно поэтому у нас такие сложности, – резюмировал Пруст, наконец поставив многострадальную кружку вертикально. Инспектор знал, что мерный стук раздражает всех присутствующих, Саймон ясно видел это по его лицу. – Уотерхаус, спасибо, что четко обрисовали ситуацию. Значит, Лен Смит будет цепляться за свою историю, Эйден Сид, едва здоровье позволит, – за свою, а уголовный суд с таким же рвением – за конституционное право закончить рабочий день ровно в три, ведь каждая лишняя минута в офисе для его служащих смерти подобна.
