Эйден встал и перехватил мой восторженный взгляд.
– Говорю же, я самый лучший! – Он подошел ближе и стал показывать: – Вот эта, с рифлением по углам, в стиле Палладио, сделана в стиле греческого храма, а эта – совсем другая. Видите овы?{Орнамент, имеющий вид птичьих яиц, помещенных одно возле другого и образующих горизонтальную полосу.}
– Почему они пустые? Почему вы ничего в них не вставили?
– Это коллекционные рамы. И они не пустые – в них черный картон. Это как неоконченная фраза, художник хочет, чтобы вы задумались. – Он расхохотался. – Я вас разыгрываю! Это просто черный картон!
Не люблю, когда меня разыгрывают. Эйден вдоволь похохотал, но почему рамы пустуют, не объяснил. Если честно, меня это мало волновало. Все мысли были о бутерброде с сыром и апельсиновом соке. От голода ни о чем другом я думать не могла, а еще я боялась, что у меня пахнет изо рта. Неужели я даже зубы не почистила? Впрочем, если перекушу, можно будет не беспокоиться.
В маленькой квартирке Эйдена я вдруг остро почувствовала, как опустилась за последние два месяца. Почему так получилось? Что со мной? Почему я такая слабая?
– О чем вы думаете? – спросил Эйден, отрезая сыр заляпанным краской макетным ножом.
– Ни о чем!
– О чем-то же думаете.
Раз Эйден не ответил на мой вопрос о рамах, я тоже отвечать не обязана, и он прекрасно это понимал.
Эйден сделал мне бутерброд, налил сок, и я, сев по-турецки на пол, принялась за еду. Все было потрясающе вкусно.
– Хотите еще? – предложил Эйден, глядя, как я с волчьим аппетитом вгрызаюсь в бутерброд.
Я кивнула.
– Не расскажете, почему ушли от Хансарда?
– Тут и рассказывать нечего. Художница принесла картину, которую хотела вставить в раму. Я спросила, нельзя ли купить эту картину, но художница ответила, что нет, картина не продается. Тогда я спросила про другие картины, и она сказала, что вообще не продает свои работы.
– Что за безумие?! – воскликнул Эйден. Он стоял ко мне спиной и рылся в холодильнике. – Художник принципиально не продает свои работы? В жизни не слышал ничего подобного!
«Безумие? – содрогнувшись, подумала я. – А завесить стены пустыми рамами не безумие?»
– А дальше? – полюбопытствовал Эйден.
– Художница заявила, что я к ней пристаю. – Я глотнула сок, надеясь, что он сменит тему.
– Обычная служебная неприятность, – отметил Эйден. – Та к почему вы ушли? Хансард ведь принял вашу сторону?
Судя по тону, наверняка Эйден не знал. Выходит, Сол ему не рассказал?
– Останься я в галерее, пришлось бы встречаться с той женщиной снова и снова, – пояснила я. – Она регулярно в галерее появляется.
Эйден вручил мне второй бутерброд. На хлебном мякише отпечатались следы его пальцев.
– Нужно быть сильнее, – сказал Эйден, в упор глядя на меня. – Я не позволю вам уволиться из-за каприза взбалмошной тетки!
Не желая отвечать, я сосредоточилась на бутерброде.
– Вы ведь о чем-то умолчали, да? – не унимался Эйден.
Я кивнула.
Что мелькнуло в его глазах – страх или настороженность?
– Вы очень похожи на меня, я сразу это понял, поэтому и набросился на вас. – Эйден положил мне руку на плечо. – Все в порядке, больше спрашивать не буду, – пообещал он и взглянул на пустые рамы, словно заключая с ними безмолвный договор.
Когда Эйден повернулся ко мне, я улыбнулась, и он улыбнулся в ответ. Обсудив основные вопросы, мы оба расслабились и говорили уже на устраивающие обоих темы – о рамах и искусстве в целом. Я еще бутерброд не доела, а Эйден уже начал рассказывать о своем ремесле все, что знал сам и считал нужным сообщить мне. В первую очередь я узнала о том, что все типы и модели рам позаимствованы из архитектуры. Из-под стопки черных футболок и вытертых джинсов Эйден достал старые потрепанные книги, показал мне фотографии табернаклей, коробчатых рам, рам для картин с иллюзией объема. Он обругал багетчиков вроде Сола, которые не знакомы с историей рам и не читают специальную литературу, досталось и составителям художественных альбомов – за репродукции необрамленных, «висящих в пустоте» картин, словно рама не часть произведения искусства.
Меня изумили его гнев и страстное желание сделать мой мозг копией своего, начинив той же информацией. Впрочем, копии бы все равно не получилось: кое о чем Эйден умолчал. Ни тогда, ни позже он не обмолвился о том, почему украсил стены пустыми рамами, а я так и не объяснила толком, почему ушла из Галереи Спиллинга. Эйдену я выдала сильно упрощенную версию, хотя все получилось не совсем так. Едва увидев ту картину, я поняла, что она должна быть моей, и я отчаянно убеждала художницу ее продать, надоедала, приставала до тех пор, пока та не вспылила.
Виновата я. Снова виновата я...
Разумеется, я не сказала Эйдену главное. Не сказала, потому что узнала это лишь несколько месяцев спустя. Художницу звали Мэри Трелиз.
4
3/03/2008
– Уотерхаус, вы издевались над сержантом Комботекрой?
– Нет, сэр.
– Забивали его бензобак крупой, подсыпали в кофе слабительное? – Снеговик сложил ладони, как для молитвы.
– Нет, сэр.
– Тогда почему же он не решается дать вам элементарное задание? Говорите, сержант, не бойтесь, я здесь и в обиду вас не дам!
Сэм Комботекра переступал с ноги на ногу, явно предпочитая находиться на свалке, на скотобойне – где угодно, только не в кабинете начальства.
– Саймон, тебе поручается взять показания по делу Беддоус.
– Мне? – На миг Саймон забыл о присутствии Пруста. – Ты же поручил это Селлерсу и Гиббсу!
– Сержант Комботекра передумал, – заявил Пруст. – Он решил, что это задание больше подходит внимательному педанту. Это все, Уотерхаус. А я с решением сержанта полностью согласен.
Саймон прекрасно понимал, что это значит. Комботекра «передумал» явно не по своей инициативе.
– Я согласен сделать часть работы при условии, что участие примут все, – заявил Саймон, анализируя сложившуюся ситуацию. Комботекре придется помогать, раз он его подставляет, пусть только посмеет отлынивать!
– Отлично! – улыбнулся Пруст. – Сержант, объясните, в чем заключается его часть работы.
Судя по виду Комботекры, кто-то сунул раскаленную кочергу в самую чувствительную часть его тела.
– Тебе поручается взять показания у всех потерпевших.
– У всех?! Их же двести с лишним!
– Двести семьдесят шесть, – уточнил Пруст. – Дело передается в ваше полное ведение, Уотерхаус. Никаких помощников, никаких начальников – только вы. Я же знаю, как вам важна самостоятельность. Вот и дерзайте! Мешать, наседать, навязывать свое мнение и докучать советами никто не станет. С сегодняшнего дня дело Нэнси Беддоус – ваша вотчина!
