Сержант Зэйлер вешает сумку на плечо и шагает к мрачному квадратному зданию из красного кирпича, отбрасывающему на стоянку такую же мрачную квадратную тень, – управлению полиции Спиллинга. Велю себе следовать за ней, только ноги не слушаются. Я жмусь к машине и дрожу от холода: тепло зимнего солнца ощущается только на лице.
Мрачное здание из красного кирпича не связано с участком, в котором мне довелось побывать, – это нужно повторять про себя, словно мантру. Это просто здание – такое же, как кинотеатр, церковь, ресторан. Бояться нечего! Не боюсь же я проходить мимо спиллингского кинотеатра или бистро «Лавр».
Сержант Зэйлер медленно приближается к входу, двойной стеклянной двери, на ходу роясь в сумке. Сумка ужасная – бесформенная, с кучей молний и выпирающих карманов. Она вытаскивает пачку «Мальборо лайтс», засовывает обратно, достает сотовый и, остановившись, набирает номер длинным ногтем большого пальца. Нагнать ее не составит ни малейшего труда.
«Ну, вперед!» – подгоняю себя я.
На сей раз все иначе. На сей раз я здесь добровольно.
Добровольно ли? Единственной альтернативой было бы отправиться к Мэри домой.
Только бы зубы не стучали, только не сейчас! Во всех пособиях психологи советуют превратить ободряющие фразы в мантры и почаще их повторять. Ерунда! Повторять мантры – это одно, а руководствоваться ими – совсем другое. Почему люди так верят в силу слов?
Вспоминается одна моя подростковая байка. Я представляла себе, как спорю с папой из-за Библии, а потом врала подружкам, что мы действительно поспорили, даже поругались. «Пап, это же одни слова! – якобы говорила я. – Тысячи лет назад кто-то, в одиночку или компанией, сел и написал все эти истории, совсем как Джеки Коллинз!» Соврать оказалось легче легкого, ведь я сотни раз прокручивала остроумные реплики в голове, а вот озвучить их пороху не хватало. Подружки знали: Джеки Коллинз – моя любимая писательница, но не подозревали, что ее книги я храню под кроватью в коробке из-под обуви.
Отвращение к себе заставляет сдвинуться с места: надо же, вспомнила об отце, что угодно, лишь бы от затеи отказаться! Шарлотта Зэйлер вот-вот исчезнет за дверью, и я бросаюсь бежать. Как назло, в туфлю попал камешек, и я чуть не вскрикиваю от боли. Нет, не успеть: пока доковыляю, сержант Зэйлер скроется в неведомом кабинете и, вероятно, даже нальет себе кофе для успешного начала рабочего дня.
– Подождите! – кричу я. – Пожалуйста, подождите!
Шарлотта Зэйлер оборачивается. Поднимаясь по ступенькам крыльца, она расстегивала пальто, и теперь мне видно, что под ним форма. В уголовной полиции не носят форму. Вдруг эта женщина не сержант Зэйлер?
Она шагает ко мне, вероятно приняв за пьянчужку, болтающуюся на стоянке.
– Вы мне? – спрашивает она.
Вокруг столько людей – кто садится в машину, а кто, наоборот, выходит, – и все смотрят на меня, – конечно, мой отчаянный вопль услышали. Сбывается самый жуткий кошмар: я в центре внимания незнакомцев. От ужаса меня бросает то в жар, то в холод, язык немеет. Так хочу я или нет, чтобы эта женщина оказалась Шарлоттой Зэйлер?
– Вы меня зовете? – поравнявшись со мной, снова спрашивает она.
– Вы сержант уголовной полиции Шарлотта Зэйлер? – спрашиваю я, невольно делая шаг назад.
– Когда-то я действительно служила в уголовной полиции, – женщина растягивает губы в вежливой улыбке, – а теперь просто сержант. Мы знакомы?
Я качаю головой.
– Но вам известно, кто я.
Я столько раз репетировала свои реплики, а о том, что может сказать сержант Зэйлер, даже не задумалась.
– Как вас зовут?
– Рут Басси. – Кажется, мое имя ей ни о чем не говорит. Слава богу.
– Очень приятно, Рут. Сейчас я вроде участкового, с местным населением работаю. Вы живете в Спиллинге?
– Да.
– Но, как я понимаю, речь пойдет не об охране общественного порядка, верно? Вы хотите побеседовать с детективом?
Нельзя, чтобы она перепоручала меня кому-то другому, ни в коем случае! Я крепко сжимаю спрятанную в кармане вырезку.
– Нет, мне бы хотелось поговорить с вами. Пожалуйста, уделите мне минуту!
Сержант Зэйлер смотрит на часы.
– Почему вам нужна именно я? И вообще, откуда вам известно, кто я такая?
– Речь о моем... близком друге, – мямлю я. Наверное, начинать разговор в полиции ничуть не легче, да к тому же, если объясню, в чем дело, она перестанет спрашивать, откуда мне известно ее имя. – Он считает, что убил человека, но он ошибается.
– Ошибается? – Шарлотта Зэйлер оглядывает меня с головы до ног. – Хорошо, я вас выслушаю. Только давайте не на улице, а в моем кабинете.
Мы шагаем к управлению. Я пытаюсь каким-то образом переместить камешек, который трет кожу между пальцами, но, увы, безрезультатно. Зато чувствую теплую липкость – кровь. Не обращать внимания! Не обращать внимания! В регистратуре людно. Одни полицейские в форме, другие в синих джемперах с надписью «Полиция» на спине. Сколько синего вокруг: ковровая дорожка «в елочку», два дивана из искусственной замши – стоят в углу перпендикулярно друг другу. Длинная конторка из светлой полированной сосны делит помещение пополам, словно барная стойка кухню.
Сержант Зэйлер останавливается поболтать с седым толстяком средних лет. У него аккуратный подбородок с ямочкой, волосы, напоминающие пух, и живот колесом. Толстяк зовет ее не Шарлоттой, а Чарли. Правая рука моя машинально ныряет в карман куртки и натыкается на вырезку. Как же здесь не по себе. Если бы не стертая в кровь нога, я бы точно сбежала. Хотя Чарли наверняка кинется следом. Конечно, после того, что услышала... Кинется и наверняка догонит.
– Пойдемте! – Наговорившись с толстяком, сержант Зэйлер вспоминает обо мне, и я послушно хромаю следом.
В пустом коридоре куда спокойнее. Из-за голых кирпичных стен он кажется намного древнее приемного помещения. Где-то рядом течет вода. Неужели кран не закрыли? На стенах, примерно на уровне глаз, плакаты в рамках. Справа от меня «наглядная агитация» – плакаты изобличают домашнее насилие и распространение наркотиков, призывают поддерживать общественный порядок и обменивать использованные шприцы на новые. Слева не плакаты, а черно-белые гравюры с видами Спиллинга. На мой вкус, достаточно реалистичные: переданы и легкая клаустрофобия узких переплетающихся улочек старого города, и нервный контур зданий, и даже скользкий блеск мостовой. Художника мне искренне жаль: его работы висят здесь исключительно ради соответствия местной тематике, а не из уважения к их художественной ценности. По сути, та же наглядная агитация.
– Все в порядке? – Шарлотта Зэйлер оборачивается и ждет меня. – Вы хромаете...
– Вчера лодыжку вывихнула... – бормочу я и чувствую, как заливаюсь краской.
– Неужели? – Она загородила дорогу, вынуждая остановиться. – При вывихе лодыжка чуть ли не вдвое распухает, а ваша выглядит нормально. Кажется, проблема со стопой. Вас кто-то обидел? Извините, но напрашивается именно такой вывод. Это ваш друг не сдержался?
