– Эйден? – Я вспоминаю, как он целует розовый шрам, который спускается у меня от груди к животу. После памятной ночи в лондонском отеле Эйден ни разу не спросил, откуда шрам... Разве он способен на насилие? Разумеется, нет!
– Эйден? – повторяет Чарли Зэйлер. – Так зовут вашего друга?
Я киваю.
– Так это Эйден вас обидел? – Она скрещивает руки на груди. Теперь мимо мне точно не пройти и вопросов не избежать.
– Нет, это просто мозоль. Боюсь, я стерла ногу до крови.
– Тогда зачем сказка про вывих лодыжки? Отчего было просто не сказать правду?
Господи, почему мне трудно дышать? Теперь саднит не только нога, но и в груди. Не ждала я от сержанта Зэйлер такой подозрительности. Она ведь столько натерпелась, должна же проявить понимание, быть добрее.
– Вот как мы сейчас поступим, – громко и чуть ли не по слогам, словно обращаясь к недоразвитому ребенку, говорит сержант Зэйлер. – Я отведу вас в кабинет, принесу чай и пластырь...
– Не нужен мне пластырь! – взрываюсь я. Над верхней губой набухают бусинки пота. – Я правда в порядке, не стоит...
– ...а потом мы поговорим о вашем друге Эйдене!
Шарлотта Зэйлер чуть ли не бежит, и я едва за ней поспеваю. Может, она специально меня испытывает? Нога теперь болит так, что я без труда представляю камешек, который торчит из кровоточащего пореза и с каждым шагом вонзается все глубже. Дыхание скрежещет в груди, в глазах все плывет.
Чарли Зэйлер сворачивает за угол. В этом коридоре прохладнее, и тут есть окна. Никаких плакатов и гравюр, только дипломы в рамках, с внушительными печатями. Но они висят слишком высоко, а мы идем слишком быстро, чтобы разобрать, что там написано.
Увидев светло-зеленую дверь, я резко останавливаюсь. Однажды я уже шла длинным узким коридором к закрытой двери. К зеленой двери, темно-зеленой...
– Рут! – окликает меня сержант Зэйлер и щелкает пальцами. – У вас такой вид... Что случилось? Нога?..
– Нет. Ничего не случилось...
– У вас астма? Ингалятор с собой?
Астма? Ингалятор? О чем она?
– Все в порядке, – бормочу я.
– Тогда пойдемте!
Сержант Зэйлер берет меня за руку и тащит по коридору. Потом отпирает дверь, волочет меня к стулу и просит подождать. Оставаться одной совсем не хочется, но «Пожалуйста, не уходите!» прозвучит совсем глупо.
Кроме стула, на котором я сижу, в кабинете имеются еще два таких же стула, пластмассовая корзина для бумаг и стол с цветущим белым цикламеном, которому давно нужен горшок побольше. За цикламеном ухаживают, иначе бы листья так не блестели. Нужно быть идиотом, чтобы ежедневно ухаживать за цветком, но не догадываться, что его пора пересадить!
Зеленый... Дверь нашего номера в отеле «Драммонд» тоже была зеленой. Одна-единственная ночь навсегда изменила мою жизнь, и какая-то часть души так и осталась в отеле.
Во всех книгах по психоанализу написано, что жизнь не приемлет сослагательного наклонения. Иными словами, тратить время на «если бы» да «кабы» не стоит. Но что делать тем, кто на них уже подсел? Увы, на этот счет советов не дают, а в аптеках нет пластыря, который, если приклеить на руку, избавил бы от пагубной «сослагательной» зависимости.
Если бы тем декабрьским вечером мы с Эйденом не отправились в Лондон, я бы сейчас так не мучилась.
* * *
– Мой друг утверждает, что убил женщину, но это не так.
– Чтобы разыскать ее, понадобится имя и адрес. – Сержант Зэйлер берет ручку и готовится записать данные, но я подавленно молчу. – Рут, если Эйден сильно избил женщину и она...
– Нет, он ее не бил! – Господи, ну как ей объяснить?! – Она в полном порядке. Никто не пострадал. Я... я уверена, что Эйден пальцем ее не тронул!
– Никто не пострадал? – удивленно переспрашивает Шарлотта Зэйлер.
– Никто!
– Вы в самом деле уверены?
– Абсолютно!
Несколько секунд Шарлотта молчит, а потом расплывается в улыбке.
– Ладно, к вашему другу и той женщине вернемся чуть позже. Если не возражаете, для начала хотелось бы выяснить основные моменты. – Тактика радикально меняется: раздраженности и подозрений как не бывало. Покровительственные нотки тоже исчезли, теперь мы подруги или как минимум приятельницы, вместе участвуем в викторине, и она записывает мои ответы. – Вас зовут Рут Басси, верно? Б-а-с-с-и?
– Да, верно.
– А второе имя?
Она что, шутит? Зачем ей второе имя?
– Зинта.
– Серьезно? – улыбается Шарлотта.
– Моя мать из Латвии.
– Красивое имя! – восклицает она. – Мое второе имя – Элизабет, а я всегда мечтала о чем-то поинтереснее. Теперь мне нужен адрес.
– Блантир-Лодж, Блантир-парк, Спилл...
– Вы живете в парке?
– В коттедже, сразу за воротами парка.
– Знаю, такой забавный домик с черно-белым верхом?
«С гонтовой кровлей», – мысленно уточняю я, но вслух поправить не решаюсь, простого кивка более чем достаточно.
– Я по дороге на работу каждый день мимо него проезжаю. Это ваш коттедж?
– Нет, я его только снимаю.
– Давно смотрю на дом и думаю: откуда на крыше бахрома из красных листьев? Вы в трубу что-то посадили? Когда плющ по стене вьется, это понятно, а вот...
– Какая разница? – резковато перебиваю я. – Коттедж я просто снимаю, никаких плющей не сажала и не собираюсь.
– Кто вам его сдает?
– Мэрия Спиллинга, – со вздохом отвечаю я. Раздражаться и спешить ни в коем случае нельзя. Шарлотта намеренно затянет наш разговор, если почувствует неладное. Ее спокойная решимость как путы: захочет – я тут целый день просижу.
– Как давно вы живете в коттедже?
– Почти четыре года.
– Арендную плату своевременно вносите?
А это тут при чем? Только ведь она неспроста спрашивает.
– Своевременно.
– А приобрести жилье не думали? Наконец-то собственницей стать?
– Я... (Что за идиотский вопрос?!) Я пока не готова...
– Не готовы осесть на месте и пустить корни? – с улыбкой подсказывает Шарлотта. – Мне самой тоже долго так казалось. – Она стучит ручкой по блокноту. – А до Блантир-Лоджа где жили?
– Я... Можно воды?
– Сейчас чай принесут. Так где вы жили до Блантир-Лоджа?
Вперив глаза в стол, я называю старый адрес:
– Попл-стрит, 84, Линкольн.
– Тоже в съемном доме?
– Нет, тот был у меня в собственности.
