«Что-то злое» я отнесла в свою комнату в «Золотом бычке», поставила у стены и взяла за правило ежедневно разглядывать. Каждое утро теперь начиналось с похода в Галерею Спиллинга. Поначалу Сол извинялся за отсутствие новинок, но я лишь отмахивалась: мне вполне хватало имеющихся картин. Я смотрела на них снова и снова, хотя покупать не собиралась. Мне нравились почти все, но, в отличие от чудесной картины Джейн Филдер, душевного трепета ни одна не вызывала. Хансард не только продавал картины, но и делал рамы. Узнав об этом, я стала просиживать вечера в галерее, потому что таким образом могла увидеть больше картин. Сол вечно не укладывался в график, и, пока он резал багет и склеивал профиль под музыку радиостанции «Классик-FM», я рассматривала полотна, выискивая то, что взбудоражит меня так же, как и «Что-то злое».
Примерно через месяц Хансард сказал:
– Извините, если лезу не в свои дела, но... вы ведь явно не работаете.
Я кивнула. На том этапе моя работа состояла в наслаждении искусством, а то, что за нее не платили, роли не играло.
– Не хотите поработать у меня? – предложил Сол. – А то ведь я один и наверняка теряю клиентов, когда рамами занимаюсь. Люди заглядывают и, не застав никого, уходят. Вот я и подумал: приятное женское лицо в приемной было бы очень кстати. Вы бы с документацией разобрались...
– Согласна! – перебила я. – С удовольствием.
– Мне повезло! – просиял Хансард. Он часто говорил о везении, что мне очень импонировало. – Вы и так почти целыми днями здесь, теперь хоть деньги будете за это получать. И разумеется, все новинки первой увидите!
После этого моя жизнь быстро изменилась. Я поняла, что не останусь в «Золотом бычке»: следовало найти жилье попросторнее, чтобы вмещало все картины, которые я со временем приобрету. В итоге я сняла Блантир-Лодж, забрала вещи из камеры хранения и скупила в «Слове улицы» все книги по искусству, чтобы познакомиться с великими художниками и их творениями. Вскоре мне открылись основные стили живописи: символизм, абстракционизм, сюрреализм и так далее.
В выходные я ездила в Силсфорд, где есть галерея, специализирующаяся на современном искусстве. Там я увидела вторую картину, в которую влюбилась мгновенно, – «Древо жизни» художницы Линды Томас. На ней дерево, но не обычное, а стилизованное: тянущиеся вверх ветви переплетаются, словно кудри. Мне в нем чудилось нечто волшебное. Основной цвет – сине-стальной, но стоит отойти на пару шагов, и между листьями мелькают красный, золотой и серебряный. Благодаря черному фону дерево излучает магическую силу, но в нем нет ничего угрожающего или опасного. При этом картина начисто лишена сентиментальности, которая наверняка присутствовала бы, окажись художница менее талантливой.
Обо всем этом я без тени смущения рассказала Солу. Много лет искусство для меня ничего не значило, но неожиданная страсть придала уверенности. Я знала, что права, потому что так чувствовала, а мнением критиков совершенно не интересовалась.
Постепенно я собрала коллекцию, причем не только картин, но и скульптур. Кроме того, я смягчила правила, решив покупать не только то, что волновало не меньше, чем «Что-то злое» и «Древо жизни». «Не каждый предмет коллекции должен вызывать душевный переполох», – рассудила я. Кроме того, некоторыми картинами проникаешься постепенно. Я сообщила Солу об изменении правил, пояснив, что помимо близких друзей человеку нужны приятели. Он согласился.
– Рут, а у вас есть друзья? – с беспокойством спросил Хансард. Вообще-то, нужно отдать ему должное, личными вопросами он никогда меня не донимал.
– У меня есть вы, – буркнула я, не отрывая глаз от журнала по искусству.
– Да, но кроме меня вы... с кем-нибудь встречаетесь?
– Я встречаюсь с вами, – медленно и четко проговорила я, чувствуя себя не в своей тарелке. – Вы же не бросите меня? Не закроете галерею и не сбежите, не предупредив заранее?
– Нет, господи, нет, – пробормотал Сол. – Если ничего не случится, мой бизнес еще долго на плаву продержится!
«Странный ответ», – подумала я и подняла голову, но лицо Хансарда было бесстрастно. На тот момент я работала у него уже два года. Неужели Сол думал о смерти и тревожился за меня? Разумеется, нет. Сколько ему лет, я не знала, но седьмой десяток он разменял наверняка. Размышлять о смерти Сола не хотелось, и я снова заговорила об искусстве: другие темы меня не интересовали. Хансард с удовольствием мне подыграл.
Но вышло так, что это я бросила Сола, хотя совершенно непреднамеренно. Он был моим единственным другом.
Восемнадцатого июня 2007 года – в моем сознании намертво отпечатались несколько дат, в том числе и эта, – я сидела за конторкой и читала книгу «Натюрморт с удилами» Збигнева Херберта, когда в галерею вошла женщина с длинными черными волосами, в которых мелькала проседь. Пару раз я ее уже видела, хотя имени не знала. Женщина была из постоянных клиентов Сола. Я называла их Грубберами – меня они демонстративно не замечали и общались исключительно с Солом.
Как всегда, я приветливо улыбнулась, но, не получив ответа, снова погрузилась в чтение. Женщина в цыганской юбке с бахромой и белых теннисках несла картину. Что это, портрет, пейзаж или натюрморт, рассмотреть не удалось, а незнакомка прошла мимо, не поздоровавшись.
Я покачала головой: Груббер есть Груббер, что тут поделаешь. Через полминуты женщина вернулась, все с той же картиной под мышкой.
– Где Сол? – надменно поинтересовалась она. – Мне нужна рама для этой картины, в идеале – сегодня же.
– Разве он не у себя?
– Если только невидимкой стал!
– Не знаю, наверное, отлучился.
– Так вы видели, как он отлучался? – раздраженно поинтересовалась брюнетка.
– Нет, но я...
– Долго он будет отсутствовать?
– Не думаю, – улыбнулась я, – наверное, через черный ход на почту выскользнул. Могу я чем-нибудь помочь?
Женщина взглянула на меня, как на мусор, загрязняющий окружающую среду.
– Пока ничего похожего на помощь я не ощутила! – заявила она. – Подожду ровно пять минут. Если Сол не вернется, уйду. Полдня здесь сидеть не стану, времени и так в обрез, работа поджимает. – Брюнетка оставила картину у моей конторки и прошлась по залу, осматривая полотна, которые мы с Солом развесили пару дней назад. – Убого, – сказала она о первой и двинулась дальше, снабжая односложным комментарием каждую. – Мрачно. Примитивно. Ужасно. Бездарно. Да, вижу, здесь все по-старому!
Картина незнакомки загораживала мне обзор, – наверное, она специально у конторки ее поставила. Но по крайней мере, размер впечатляющий! «Аббертон», – было написано на тыльной стороне печатными буквами. Может, это фамилия клиентки?
Откровенное пренебрежение к работам других художников разбудило любопытство: что же принесла Солу грубиянка? Кто бы ни написал эту картину, женщина явно считала ее достойной и ценной, иначе раму бы не заказывала! Я вышла из-за конторки, чтобы взглянуть на шедевр. Женщина, как будто почувствовав, что я поднялась, резко обернулась, и бахрома на цыганской юбке взметнулась. А юбка-то дырявая!
