– Что вы делаете? – подозрительно спросила женщина.
Она, видимо, думает, меня к стулу приклеили. Разве я не имею права свободно передвигаться по галерее? В конце концов, я здесь работаю!
Едва я взглянула на картину, душа встрепенулась, пожалуй, даже сильнее, чем от «Чего-то злого». Она гипнотизировала, притягивала как магнит, а ведь я толком не понимала, что на ней. Фон из зеленых, бурых, серых и бордовых мазков словно погрузился в тень, из которой проступала улица с домами по одну сторону. Больше всего улица напоминала веревку с петлей. Разумеется, я смотрела на тупик Мегсон-Кресент, хотя в ту пору еще этого не знала.
Брюнетка, конечно же, заметила мою реакцию.
– Можете не говорить, что картина хороша. Я сама знаю.
Я попала во власть картины настолько, что не смогла бы ничего сказать, даже если бы захотела. Посреди дороги-веревки стоял человек, мужчина или женщина – не определишь. Впрочем, человеческим был только тонкий черный контур, а внутри то ли перья, то ли марля клочьями, где белая, где цветная. «Искореженный ангел», – подумала я. Образ наверняка задумывался гротескным, но я в жизни не видела ничего прекраснее!
– Это вы написали?
Незнакомка кивнула.
– Картина великолепна!
Как правило, лесть действует даже на грубейших Грубберов, но эта особа ее не воспринимала. Она мрачно взглянула на дверь, словно мысленно приказывала Солу наконец вернуться в галерею.
– Меня зовут Рут Басси. – Я протянула руку. – Мы с вами не знакомы, хотя уже виделись.
– Нет, не знакомы.
– Ваша фамилия Аббертон? Я заметила...
– Нет, Аббертон на картине, – перебила незнакомка, но так и не представилась. Я завороженно на нее смотрела, и она изогнула брови, словно говоря: «Ну, что тебе еще?»
– А она... – повернувшись к картине, начала я.
– Нет, не продается.
– Эх! – разочарованно выдохнула я, понимая, что ничего не поделаешь: картина принадлежит этой женщине. Но так хотелось ее купить и отнести домой!
– Мне пора! – объявила художница. – Передайте Солу, что ему срочно нужно пересмотреть свой график и в рабочие часы работать не формально, а по-настоящему.
Я хотела спросить, как ее зовут, но женщина уже потянулась за картиной. Сейчас... сейчас она ее заберет!
– Подождите! – Я едва не сорвалась на крик. – Раз не продаете картину, хотя бы расскажите о ней. Почему вы ее написали? Кто такой Аббертон?
– Совершенно непримечательная личность, – раздраженно вздохнула художница. – Он никто.
Он. Значит, Аббертон – мужчина.
– А вы случайно репродукции своих картин не делаете? Порой художники...
– Только не я! Эта картина не для вас, Рут Басси, – быстро ответила женщина. Ее лицо напоминало лист бумаги, который смяли в комок, потом расправили, но он так и остался мятым. Мне не понравилось, что она назвала меня по имени, сама ведь так и не представилась. – Забудьте о ней, купите другую.
Неужели мне дают надежду?
– У вас есть картины на продажу? Могу я на них взглянуть?
В раздражении художница оскалилась, обнажив неровные белые зубы.
– Я не имела в виду свои картины! – отчеканила она.
Тут мне следовало отступиться, но это казалось бессмысленным. «Интерес к твоей работе и к твоей персоне не может злить никого, тем более художника, – рассуждала я. – Наверное, я просто выбрала не тот тон и задаю не те вопросы. Нужно доказать, что я не бестолковый администратор, а настроена серьезно...»
Женщина схватила картину и снова ушла в мастерскую. «Последняя попытка!» – решила я, направилась следом, но, увидев, чем она занята, чуть не онемела от возмущения. На столе Сола лежала чья-то акварель, пейзаж, над которым работали неделями, если не месяцами, а эта нахалка писала на нем записку! Шариковой ручкой, с нажимом, точно от этого текст получался доходчивее...
– Прекратите немедленно! – потрясенно ахнула я.
– Что, простите?
– Вы же портите рисунок!
– Это убогая мазня! Сейчас, когда на ней отпечаталось мое вполне уместное послание, она в тысячу раз интереснее.
Так она еще и нарочно это сделала! «Уместное послание» почти целиком состояло из непристойностей. Если Сол прочтет записку и не перестанет обслуживать эту женщину, значит, с ним что-то не так. Подписи не было – видимо, художница просто не успела ее поставить.
Покупать «Аббертон» расхотелось. Я не смогла бы наслаждаться картиной, помня, что ее создатель надругался над чужой работой.
Пожалуй, я отреагировала слишком бурно, но мне впрямь казалось, что полюбившуюся с первого взгляда картину осквернили. Более того, осквернили само искусство, которое только начало лечить мои сердечные раны. Его волшебная сила мне больше не поможет...
– Как вы смеете портить чужую работу? – не сдержавшись, закричала я. – Думаете, лишь у вас одной талант?
Расстроенная, я вернулась за конторку, но буквально через минуту взвыла от боли: кто-то схватил меня за волосы. Это была художница! Она стащила меня со стула и швырнула к стене. Висевшая рядом картина упала, стекло вылетело из рамы и разбилось. «Сейчас разнесет галерею! – запаниковала я. – Все картины изуродует, а виновата буду я. Как всегда! Что я скажу Солу?!»
Левой рукой дамочка пригвоздила меня к стене, а правую держала за спиной. Вот тут мне стало по-настоящему страшно. Что она прячет? В мастерской у Сола хранятся и ножи, и пилы...
– Пожалуйста! – взмолилась я. – Не трогайте меня, пожалуйста!
– Кто вы? – закричала она. – Что вам от меня нужно?
– Ничего! Извините меня, извините, только, пожалуйста, не трогайте! Отпустите!
Мысли переплетались, словно бешеные змеи. Те же слова я без конца повторяла Ей, когда она сдирала с моих губ клейкую ленту: «Пожалуйста, не трогайте, отпустите!» Брюнетка в цыганской юбке, галерея, прошлое, настоящее и будущее расплывались и смешивались. Передо мной возникли Он и Она, то нападение повторялось снова и снова, каждый раз по-иному.
Женщина в цыганской юбке вытащила правую руку из-за спины, и я увидела баллончик с краской. С красной! Тело стало пластилиновым – еще немного, и расплавится. Она поднесла баллончик к моему лицу и брызнула. Я закричала от ужаса. Краска попала в рот и в глаза, я зажмурилась, но женщина без устали поливала меня краской. Лицо и шея покрылись жгучей липкой влагой, которая ссыхалась, образуя корку. Я даже шевельнуться не могла. Ту т раздался голос Сола:
– Что за черт...
Плеск, грохот – что-то тяжелое упало на пол и покатилось. Я попробовала разлепить веки, но увидела лишь красные ниточки – ресницы склеились. Зато меня отпустили! «Извините, извините!» – бормотала я. Сол и художница безобразно орали друг на друга, но я их слушать не хотела. Только бы уйти отсюда, скорее, скорее! Про жакет и сумку я даже не вспомнила.
