Она вытащила губку-кляп.
– Ты трахалась с моим мужем и думала, с рук сойдет?
– Это... это неправда!
– Правда-правда! Не смей врать!
– Клянусь, между нами ничего не было! Развяжите меня, пожалуйста!
– Но ты подбивала его бросить меня?
Отпираться не было смысла. Она затолкала губку мне в рот, вернула на место клейкую ленту и ушла в дом.
Когда она появилась в следующий раз, уже почти стемнело. Она зачерпнула с новой дорожки горсть гравия, прицельно швырнула в меня камешек, угодила в щеку. Никогда не думала, что крошечный камешек может причинить такую боль!
– В некоторых странах за соблазнение чужих мужей забрасывают камнями.
Дальше начался кошмар, ведь с кляпом во рту не оправдаешься, а она без устали швыряла в меня камни, некоторые с расстояния, некоторые в упор. Камни попадали в голову, в грудь, в руки, в ноги... Вскоре боль стала невыносимой, а пытка все продолжалась.
Она вынесла в сад маленький столик и стул, бутылку вина, бокал и штопор. Ночь напролет она пила вино – за первой бутылкой последовали еще две – и швыряла в меня камни, тот самый гравий, который я заказывала специально для ее сада. В начале работы я привезла ей камешки двух размеров. Слава богу, она выбрала помельче! Окажись гравий чуть крупнее, я бы погибла – именно так потом объяснили в полиции. Швыряла она не безостановочно, а с перерывами на вино и нравоучения. Дескать, мне повезло, что мы живем в Англии, где-нибудь на Востоке со мной бы такое сделали!
Наутро стало еще ужаснее. Она вытащила кляп, засунула мне в рот горсть гравия и велела съесть. Первую порцию я выплюнула, но вторую она затолкала мне в горло. Пришлось проглотить... За второй порцией последовали третья, четвертая, пятая: швырять камни ей надоело, и она кормила меня ими.
Что было дальше, помню плохо. Я периодически теряла сознание, поэтому не знаю, сколько времени прошло, продолжались мучения одну ночь или несколько. Впоследствии мне сказали, что у каменного постамента я простояла семьдесят два часа. В какой-то момент меня вырвало кровью прямо на нее. Она разозлилась и влепила мне пощечину.
Грудь и живот обжигало болью, стрелявшей в спину. Очень хотелось пить. Когда она вынимала кляп, я просила воды, а она хохотала. «Если не задохнусь, то умру от жажды», – поняла я. Меня стало рвать прозрачной жидкостью, сочившейся даже через клейкую ленту.
– Просишь пить, а сама блюешь водой! – ухмыльнулась она. – Ты не блюй, а глотай, тогда и жажда отпустит.
В голове все путалось, поэтому, когда она позволила мне говорить, слова потекли бесконтрольно, и она обозвала меня придурочной. Что она говорит, я понимала, но думать уже не могла: боль заливала штормовыми волнами, накрывала с головой, живот терзали дикие спазмы, которые были в сто раз страшнее жажды. Начался безудержный понос, с калом выходил гравий, а я ничего поделать не могла. Казалось, я в аду.
Впоследствии доктора перечислили все повреждения, которые я получила. Механические травмы горла и пищевода вызвали какой-то медиастинит. Часть разрывов врачи зашили сразу, но до некоторых было трудно добраться, поэтому в эти места ввели адреналин. У меня обнаружили трещины прямой кишки, перфорацию толстой кишки, перитонит, паралитическую кишечную непроходимость. Большинству людей эти слова неизвестны, а я постоянно слышала их и в больнице, и на суде. Слышала и вспоминала ее зверства. Мне сделали лапаротомию, теперь на животе большой шрам.
В больнице я провела три недели. Этот период вспоминать куда легче: я была на свободе и в руках людей, с таким же упорством старавшихся спасти меня, с каким она – уничтожить. Почему она меня отпустила? Запросто же убить могла, закопала бы в саду, и делу конец. Вместо этого она позвонила в полицию и, заливаясь слезами, попросила приехать в «Приют ангелов». На суде я услышала запись ее разговора с оператором: «Скорее приезжайте! У меня тут беда, женщина умирает!» Полицейские застали ее в пьяной истерике: она твердила, что не знает, как я оказалась привязанной к каменному постаменту возле ее дома.
Он признал себя виновным в неправомерном лишении свободы и нанесении тяжких телесных повреждений. Он не отрицал, что подсыпал мне в вино клоназепам и связал, но причину своих поступков назвать отказался. Калечила меня только она, но по закону он тоже был виновен в нанесении тяжких телесных повреждений, потому что «пособничал нападавшей». Он заявил, что был в курсе ее плана, который первоначально состоял лишь в том, чтобы забросать меня камнями, ведь именно так по законам шариата наказывают падших женщин. Дескать, кормление гравием было импровизацией.
В минуту слабости она вызвала полицию, тем самым сохранив мне жизнь, но потом снова взялась за свое. Вопреки советам адвокатов, она не признала себя виновной, заявив, что злодейство совершил он один и без ее ведома.
После выписки из больницы мне больше всего хотелось забыть о случившемся, но в какой-то момент стало ясно: псевдосоюзники навязывают новые испытания, вынести которые я не в силах. Мне объяснили, что сексуальному насилию я не подверглась, поэтому в прессе наверняка появится мое имя. Я отказалась встречаться с журналистами, и они обнародовали ее версию случившегося: я спала с ее гражданским мужем, в наказание она забросала меня камнями. На перекрестном допросе она неоднократно называла меня падшей женщиной, заслужившей наказание, хотя упорно твердила: камнями меня забрасывал он. Присяжные не поверили. Всем было ясно, что она гордится содеянным.
Не знаю, что он ей наговорил. Причины врать, что мы были любовниками, при всем старании не вижу. Наверное, сказал правду, но она либо не поверила, либо поверила, но виду не подала. Ведь чем аморальнее мое поведение, тем справедливее ее возмездие. Доказательств у меня нет, только думаю, она наказывала меня не за соблазнение, а за ужас, который испытала, выяснив, что я методично стараюсь их разлучить. Вероятно, они поссорились, он заявил, что уходит ко мне, и она, поддавшись панике, решила: без него не выживет. В такие моменты нетрудно потерять человеческий облик.
Пресса с удовольствием мусолила мое имя и извращенную версию трагедии. Жизнь превратилась в сущий ад. Однажды вечером на местной радиостанции устроили ток-шоу, и кто-то из позвонивших в студию сказал: «Рут сама виновата, зачем покусилась на чужую собственность?» Очередным шоком стало требование полиции присутствовать на суде и дать показания против нее. Эта новость буквально подкосила меня. Разумеется, я не хотела, чтобы она осталась безнаказанной, но видеть ее не желала даже на скамье подсудимых. Я не желала сидеть в зале суда и слушать рассказ констебля Джеймса Эскритта о том, в каком состоянии он застал меня по прибытии в «Приют ангелов».
Для обвинительного приговора требовалась история моей болезни, точнее, подробный анализ состояния при госпитализации, а без моего письменного разрешения больница не могла его предоставить. Я умоляла избавить меня от присутствия на суде, мол, и историю болезни получите, и что угодно еще, но меня не слушали. Без моих свидетельских показаний вероятность обвинительного приговора была ниже пятидесяти одного процента, а в этом случае дело закрывалось. Джеймс Эскритт, через которого я общалась с уголовной полицией, добивался, чтобы мне разрешили давать показания посредством видеоканала, то есть из соседней комнаты, но судья не позволил. К несчастью, мое дело попало к судье-педанту.
