О том, что исстари в себя вмешаю, Я по порядку, с А до Z, вам сообщаю. А детям знания дарю впрямую, Посредников-учителей минуя.
Вопросы все решу всенепременно, Вопросы все решу всенепременно, Лишь голос зычный тает постепенно. Однако рано праздновать по мне вам тризну. Хоть и монаху я обязан своей жизнью, Люблю я общество, почет, вниманье – Которое – ей-ей! – залог запоминанья.
Вслед за этим прозвучало еще три-четыре стихотворения, между которыми Дульчибени делал паузы, но так и не дождался ответа.
– Ну что, Джованни? – спросил он наконец.
Ответом ему было лишь ровное посапывание и недовольное бормотание. Тиракорда спал.
И тогда произошло нечто неожиданное. Вместо того чтобы разбудить своего приятеля, позволившего себе лишку, Дульчибени сунул книжку в карман, на мысочках прокрался к чулану за спиной доктора, открыл его и стал там орудовать. Завладев керамическим горшком с дырочками для свободного доступа воздуха и с нарисованными на нем озерной гладью, водными растениями и какими-то непонятными существами, похожими на червяков, он поднес его к свету, приподнял крышку, осмотрел содержимое и поставил на место. После чего продолжил свои непонятные действия, словно ища что-то.
– Джованни! – раздалось со стороны лестницы. Обладательница пронзительного, режущего слух голоса – грозная супружница Тиракорды, была уже на ближних подступах. Дульчибени на несколько секунд обратился в соляной столп. Тиракорда, напротив, ожил. И все же до того, как доктор окончательно пришел в себя, Дульчибени удалось-таки незаметно закрыть чулан. Однако позволить себе наблюдать, как повели себя приятели дальше, нам было недосуг, следовало позаботиться и о себе, если мы не желали вновь оказаться меж двух огней. Послышалось, как в кабинете задвигали стульями, столами, как зазвенели чарки. Видно, там поднялся нешуточный переполох, и Тиракорда пытался скрыть следы своего преступления. Мы с Атто с отчаянием уставились друг на друга, лихорадочно соображая, что предпринять на сей раз.
– Джованни-и-и! – зазвучало уже совсем близко.
И в то самое мгновение, когда мы легли на пол под стулья у стены, в третий раз прозвучал голос, напоминающий свист ветра в трубе в непогожий день.
– Джованни! Греховодники, нечестивцы, заблудшие души!
Торжественно, тяжелой поступью прошествовала Парадиза до двери кабинета мужа – ни дать ни взять древнеримская матрона.
– Но, женушка, у нас в гостях друг Помпео…
– Нишкни, презренный сын Сатаны! Тебе не обмануть моего носа.
Насколько мы могли расслышать из нашего не очень удобного положения, г-жа Тиракорда взялась обыскивать кабинет, передвигая мебель, открывая створки, шаря в ларцах, переставляя безделушки, полная решимости найти непреложные доказательства. Приятели безуспешно пытались умилостивить ее, заверяя, что никому и в голову не пришло бы здесь пить ничего иного, кроме воды.
– А ну дыхни! – вскричала она.
Отказ любезного муженька подчиниться вызвал такую бурю, какой я отродясь не слыхал.
Тут мы сочли за лучшее взять руки в ноги и спасаться, пока и нам не досталось.
– О женщины, извечное проклятие! А мы – мы хуже них. Две или три минуты истекло с тех пор, как мы оставили дом Тиракорды, а мы уже обсуждали события, свидетелями которых стали. Атто кипел.
– Так вот что такое все эти тайны, над которыми мы бились. Первая, помнишь «в тиши пропить» и «пришить типов»? Знаешь, что это такое? Анаграмма.
– Анаграмма?
– Ну да. В обеих фразах использованы одни и те же буквы. Вторая – это загадка на сообразительность. У отца семь дочерей, если у каждой по брату, сколько всего детей у отца?
– Семью два четырнадцать.
– А вот и нет. Восемь, брат одной из них – брат всем остальным. Сплошная чепуха. А та, что сегодня прочел Дульчибени «О том, что исстари в себя вмещаю…», – вообще проще простого: азбука.
– А прочие? – спросил я, вновь пораженный догадливостью Атто.
– На кой черт нам все это? Да я и не ясновидящий. Нас интересует совсем другое: зачем Дульчибени понадобилось подпоить Тиракорду и что он там разыскивал в чулане? Мы бы все наверняка узнали, не нагрянь эта оглашенная.
Тут мне пришло в голову, что об этой особе на нашей улице мало что было известно. В свете того, что мы только что увидели и услышали, становилось ясно, почему она не отлучалась из дому.
– Куда теперь? – спросил я, наблюдая, как заспешил Атто в сторону постоялого двора.
– Есть лишь один способ во всем разобраться: обыскать комнату Помпео Дульчибени.
Это было рискованно, ведь Дульчибени мог в любой момент вернуться. Но мы положились на свою быструю ходьбу, как и на то, что Дульчибени задержался у Тиракорды, да и передвигался гораздо медленнее нас.
– Прошу прощения, господин Атто, но что вы рассчитываете обнаружить в его комнате? – несколько минут спустя поинтересовался я.
– Положительно, твои вопросы порой настолько глупы! Мы пытаемся разгадать величайшую из тайн в истории Франции, а ты спрашиваешь, что мы будем искать! Откуда мне знать? Что-нибудь, имеющее отношение ко всей этой галиматье: Дульчибени – друг Тиракорды, Тиракорда – папский врач, папа – враг Людовика XIV, Девизе – ученик Корбетты, Корбетта – друг Марии-Терезии и Большой Мадемуазели, Людовик XIV – враг Фуке, Кирхер – друг Фуке, Фуке – друг Дульчибени, Фуке путешествует с Девизе, Фуке – друг аббата, твоего покорного слуги… ну что, достаточно? – Атто необходимо было излить душу, выговориться. – Кроме того, Дульчибени делил комнату с Фуке. Ты что, забыл? – И, не дав мне раскрыть рта, добавил: – Бедный Никола, все-то его не могут оставить в покое, даже после смерти. Ну что за судьба!
– Что это значит?
– Все двадцать лет, что Фуке провел в Пинероло, Людовик XIV заставлял непрестанно обыскивать его самого к его камеру.
– И что же он искал? – поразился я.
Мелани остановился и запел необычайно грустный романс маэстро Росси:
О дума горькая,
Кто от тебя меня избавит?
Увы и ах!
И кто меня наставит?
Вздохнув, он потер свой сюртук, промокнул лоб платком и подтянул красные чулки.
– Если бы я знал, что угодно найти королю! – безутешным голосом возгласил он. – Но прежде я должен кое-что тебе объяснить. Ты еще не все знаешь, – добавил он, обретя былое спокойствие.
И, дабы заполнить лакуны в моих знаниях, Атто поведал мне конец истории Никола Фуке.
27 декабря 1664 года по завершении судебного разбирательства и вынесении приговора о пожизненном заключении Фуке окончательно покидает Париж и отправляется в крепость Пинероло
[165]
. Проводить его собралась большая толпа, которая со слезами на глазах расступается перед ним. В конвойных у него мушкетер Д'Артаньян. Пинероло расположен на территории Пьемонта, надальнйх рубежах королевства. Многие задавались вопросом, отчего было выбрано это столь удаленное и что еще хуже находящееся в опасной близости с владениями герцога Савойского место. А дело было в том, что больше побега Фуке король боялся его друзей, и Пинероло был единственной возможностью раз и навсегда оторвать его от них.
