– Так, стало быть, крысы – разносчики чумы! – ужаснулся я, припомнив все те трупы, которые попались нам на нашем пути этой ночью.
– Не теряй самообладания, мой мальчик. Этого я не говорил. Я лишь изложил тебе верования древних. Сегодня на дворе, слава Богу, 1683 год, и современная наука сделала большой шаг вперед. Чуму вызывают не эти мерзкие твари, а, как я тебе уже говорил, порча природных мокрот, проистекающая прежде всего от гнева Господа нашего. А мыши и крысы заражаются чумой и умирают от нее точь-в-точь как люди. Не нужно к ним прикасаться, как учил Гиппократ.
– Как распознать крысу, больную чумой? – спросил я, заранее страшась ответа.
– Лично мне не доводилось никогда видеть ни одной. Из рассказов отца, наблюдавшего их, я понял, что они бьются в конвульсиях, глаза у них краснеют и выходят из орбит, их берет колотун и они пищат.
– Как отличить эту болезнь от прочих?
– Проще простого. Совершив пируэт и харкая кровью, крысы падают замертво. Трупы раздуваются, усы коченеют.
Я похолодел. У всех крыс, на которых мы натыкались в подземных галереях, горлом шла кровь. Одну из них Джакконио даже показал нам, приподняв за хвост!
За себя-то я страха не испытывал, я ведь был все одно что заговорен от чумы своим особым физическим строением, но, видимо, в городе и правда начиналась эпидемия, если судить по количеству дохлых грызунов под землей. Возможно, на карантин были закрыты и другие постоялые дворы, и дома, и там царил такой же страх, как у нас. Изолированные от всего города, мы пребывали в неведении. Я спросил Кристофано, как он считает, распространяется ли в городе чума.
– Ничего не бойся. За последние дни мне несколько раз удалось разговорить часовых, что стерегут подходы к «Оруженосцу». В городе не выявлено больше ни одного случая заболевания. И нет никакого резону не доверять этим сведениям.
Пока мы с Кристофано спускались в кухню, он предписал мне послеобеденный отдых с предварительным растиранием груди и приемом внутрь его чудодейственного ликера.
Оказывается, Кристофано приходил поставить меня в известность, что берет на себя обязанность приготовления пищи для постояльцев и намерен отдавать предпочтение простым и обладающим очистительным действием блюдам. Но пока он еще нуждался во мне: отужинав выменем, многие мучились сильнейшей отрыжкой.
Первое, что мне бросилось в глаза на кухне, был большой стеклянный колокол с носиком в роде перегонного куба, поставленный на кастрюльку, из которой шла жуткая вонь. «Сера», – сразу определил я. В кубе только что начался процесс дистилляции растительного масла. Лекарь выбрал пузырек, формой напоминающий лютню, и принялся постукивать по нему кончиками пальцев, извлекая легкий звук.
– Слышишь? Полная настройка служит для того, чтобы прокаливать купоросное масло, потребное нам для смазывания бубонов горемыки Бедфорда. Будем надеяться, они наконец созреют и лопнут. Купорос ведь очень едок и жгуч. Черный и маслянистый, он является отличным прохлаждающим средством. Римский купорос, которым я, будто предчувствовал, запасся накануне карантина, – лучший из всех, поскольку хранится в железной посуде в отличие от немецкого, хранящегося в медной.
Я ни бельмеса не понял из того, что услышал, кроме разве того, что Бедфорду не полегчало.
– Для улучшения пищеварения наших постояльцев ты поможешь мне приготовить ангельский электуарий, который благодаря своим атрактивным качествам справляется со всеми желудочными недомоганиями: опорожняет желудок, заживляет язвы, утишает боли. Он также показан при катаре и зубной боли.
С этими словами он протянул мне два фетровых кулечка, из которых извлек флакончики из искусно выделанного стекла.
– Какие красивые, – удивился я.
– Дабы электуарий содержался в надлежащем виде, аптекари советуют хранить его в стеклянных сосудах тонкой работы. Все прочие не годятся, – гордо пояснил он.
В первом флаконе была квинтэссенция вперемешку с электуарием из роз. Во втором – состав из красных кораллов, шафрана, корицы и порошкообразного lapis filosoforum Leonardi
[143]
.
– Misce
[144]
и раздай по две драхмы на брата, – велел Кристофано. – Поспеши, поскольку после лечения в течение четырех часов запрещено принимать пищу.
Перелив ангельский электуарий в бутыль, я обошел все комнаты, только Девизе оставил на потом, поскольку он до сих пор не получил от меня предписанного ему ранее лечения.
Когда я с котомкой на плече подходил к его двери, то услышал божественные звуки, в которых без труда узнал то восхитительное сочинение, что уже не раз исполнялось им и так запало мне в душу. Я робко постучал и получил приглашение войти. Пока я излагал ему, зачем пришел, он все кивал мне, не прекращая игры на гитаре. Я тихонько присел на пол. Отложив гитару, Девизе взялся за инструмент покрупнее с широким грифом и несколькими толстыми струнами. Он пояснил мне, что это теорба, род лютни, и что он сочинил для нее немало танцевальных suites
[145]
, а также прелюдий, аллеманд, гавотов, курантов, сарабанд, менуэтов, жиг, пассакайлей и чакон.
– Не вы ли автор той музыкальной пьесы, которую так часто исполняете? Знали бы вы, как она очаровала всех нас!
– Нет, не я, – рассеянно отвечал он. – Королева подарила мне таблатуру, чтобы я играл по ней для нее.
– Так вы знакомы с королевой Франции?
– Я был с ней знаком. Ее Величество королева Мария-Терезия Австрийская почила в бозе.
– Сожалею, я не…
– Я часто играл для нее, – не слушая меня, продолжал он, – как, впрочем, и для короля, которому имел честь преподать основы игры на гитаре. Он ее всегда очень отличал.
– Кого, королеву?
– Нет, гитару, – скорчив гримасу, отвечал Девизе.
– Ах, ну да, король ведь хотел жениться на племяннице Мазарини, – помимо воли вырвалось у меня, о чем я тут же пожалел, ведь Девизе непременно догадается, что я подслушиваю его разговоры со Стилоне и Кристофано.
– Вижу, у тебя в голове водятся кое-какие знания, – слегка удивился он. – Видать, успел нахвататься от аббата Мелани.
Хотя я и был застигнул врасплох, все же мне удалось отвести подозрения Девизе:
– О, прошу вас, сударь… Я старюсь избегать этого странного субъекта, простите, что я так выражаюсь, с тех пор как… – Я изобразил смущение. – С тех пор как…
– Я понял, не нужно ничего объяснять, – перебил он меня, улыбнувшись. – Я тоже не люблю мужеложцев.
– Вам также представился случай возмутиться его поведением? – пролепетал я, мысленно моля прощения у Господа за чудовищный поклеп, который я возводил на своего наставника.
