* * *
– Monstrum в точном переводе – чудо, диковина. Но что означает, когда написано «Монстр тетракион» – четырехкратное чудо?
Мы едва вышли на улицу и направились из оратории к Тибру, как Атто снова попытался расшифровать значение этой надписи. Нам нужно было поторопиться и вернуться на «Корабль»: был уже почти полдень, а, как нам сказала Клоридия пару дней назад в это время должна будет состояться встреча трех кардиналов – возможно, последняя, за которой мы смогли бы тайком понаблюдать или, по крайней мере, попытаться это сделать.
– Позвольте мне, господин аббат, – прервал его Бюва.
– Ну что там еще? – нервно проговорил Мелани.
– Monstrum Tetràchion означает не «четырехкратное чудо».
Атто ошарашенно посмотрел на своего секретаря, попытался было запротестовать, но как-то вяло.
– «Тетракион», как вы знаете, слово, взятое из греческого но «четырехкратный» по-гречески – «тетраплазиос», а не «тетракион». С другой стороны, «тетракион» нельзя путать с «тетракин», означающим «четыре раза», – объяснил Бюва аббату, чувствовавшему себя униженным.
– И что же тогда означает «тетракион»? – спросил я, так как у аббата не было в этот момент воздуха в легких.
– Это слово в переводе означает «с четырьмя опорами».
– С четырьмя опорами? – воскликнули мы с Мелани одновременно.
– Я знаю, что говорю, и это можно посмотреть в любом хорошем словаре греческого языка.
– Четыре опоры, четыре опоры… – пробормотал Мелани. – Вы ничего особенного не заметили в фигурах греческих богов?
Мы с Бюва задумались.
– Нуда, точно! – вдруг вспомнил я. – Они находились в довольно странной позе: сидели рядом в колеснице, а Посейдон поставил свою ногу между ногами Амфитриты, если не ошибаюсь.
– Не только это, – поправил меня Бюва. – Было невозможно определить, где правая нога Посейдона, а где левая нога Амфитриты. Такое впечатление, будто обе фигуры… срослись друг с другом. Да, точно, они имеют общее тело или общую ногу, и поэтому при первом взгляде я подумал, что они выглядят как-то странно, как единое существо.
– Единое существо, – задумчиво повторил Атто. – Словно каждый из них имеет… как бы это сказать? Будто у каждого четыре ноги, – добавил он.
– Тогда четыре опоры – это ноги, – решил я.
– Это возможно, о да, с языковой точки зрения, очень даже возможно, я уверен, – констатировал Бюва, которому, наверное, не хватало смелости, но, как эрудит, он уже схватил быка за рога и больше не мог молчать.
– Теперь, Бюва, – сказал аббат, – апеллируя к вашим удивительным познаниям, хочу спросить: могу ли я перевести Monstrum Tetràchion еще и как «четвероногое чудовище» или «четырехлапое чудовище»?
Бюва немного подумал и ответил:
– Да, можно. Латинское слово «монструм» означает еще «символ» и «чудо», а также «чудовище», разумеется. Но я не понимаю, что нам это дает…
– Так, хватит, – твердо произнес Атто.
– Но что же тогда значит этот тетракион? Если речь действительно идет о наследовании испанского престола, то можно было бы с натяжкой предположить, что это какое-то животное, синьор Атто, – вставил свое слово и я.
– Что такое тетракион, я не знаю. И, честно говоря, знаю сейчас о нем еще меньше, чем раньше. Но я чувствую, что ответ где-то рядом, вот только бы сделать еще один шаг вперед. И так всегда: перед разрешением политической ситуации все кажется запутанным. И чем ближе ты подбираешься, тем темнее становится. А затем неожиданно все встает на свои места.
В это время мы уже перешли мост через Тибр, поднялись на холм Джианиколо и большими шагами приближались к нашей цели.
Но в мозаике по-прежнему не хватает одного кусочка, – снова начал Мелани, – найдем его и тогда сможем наконец увидеть свет в конце тоннеля. Я хочу знать только одно: откуда, черт побери, взялось это слово «тетракион». Но есть кое-кто, кому мы можем задать пару вопросов. Надеюсь, что он уже на вилле Спада. У нас осталось мало времени до того момента, когда Спада, Албани и Спинола соберутся на «Корабле». Быстрее, поспешим.
Первый обход по парку виллы Спада не дал никакого результата. Все слуги, которых мы встречали на пути, говорили, что Ромаули должен быть где-то поблизости, но где точно, никто не знал. Поскольку, работая, он почти всегда опускался на колени его и не было видно из-за кустов и цветочных клумб.
– Я понял, черт возьми, – чертыхался Атто. – Нам нужна помощь.
Он повел меня в свои комнаты. Как только мы вошли он по дошел к столу и схватил уже знакомый нам предмет – подзорную трубу, осмотрел через нее всю близлежащую местность, однако безрезультатно.
Мы снова вышли наружу и направились в другую сторону от виллы. На этот раз Мелани прошипел, довольный первым же быстрым осмотром:
– Наконец я нашел тебя, проклятый садовник.
Теперь мы знали, где он.
Транквилло Ромаули приступал к своим занятиям с такой же неизменной пунктуальностью, с какой солнце и луна всходили на небо и ничто не могло помешать ему поливать лилии святого Антония которые были высажены им недавно и поэтому особенно нуждались в квалифицированном уходе. Сейчас он очень осторожно поливал нежные чашечки цветков, соединенные в грациозные гроздья. Мы подошли ближе и поприветствовали его с вежливостью, на какую только были способны в этой спешке и при таком волнении.
– Вы видите? Лилии нужно поливать достаточно обильно, но ни в коем случае нельзя допускать, чтобы вода полностью впитывалась в землю, – начал он сразу, даже толком не поздоровавшись с нами. – В принципе, в это время года они должны отдыхать, но мне удалось вывести новый сорт, который…
– Господин садовник, мы очень просим вас разрешить задать один вопрос, – дружеским тоном прервал я его. – Это касается тетракиона.
– Тетракиона? Моего тетракиона? – переспросил он, и от одной только мысли о собственном творении его лицо приняло мечтательное выражение.
– Да, господин садовник, тетракиона. Откуда вы взяли это название?
– О, это очень печальная история, – начал он, отставив в сторону лейку.
По лицу Ромаули стало видно, что он ушел в воспоминания о давно прошедших событиях.
К счастью, объяснение было не очень долгим и сложным. Когда-то Ромаули занимался не только цветами – он еще был женат. Как я знал, его жена, упокой Господь ее душу, была великолепной повитухой – она научила Клоридию своему искусству и помогла появиться на свет двум нашим цыпляткам. Из рассказа садовника мы узнали, что безвременная кончина дорогой жены и стала причиной того, что он решил посвятить свою душу и тело исключительно садоводству. Однако это была тщетная попытка избавиться от вечной печали. Вскоре после столь горестного события родственники бедной женщины попросили Транквилло передать им в память о покойной некоторые ее личные вещи.
