Едва мы вошли, как по одежде аббата Мелани распознали, что он – клиент, к которому надлежит относиться с почтением, и когда мы уселись, нас обслужила прелестная юная девушка с кожей оливкового цвета и волосами цвета воронова крыла. Она тут же подала нам кофе, но я даже не сознавал, что пью, настолько сильные бури бушевали в моей душе. Мы сидели за столиком на четверых; по-прежнему скрываясь за черными очками, аббат Мелани представил мне молодого человека, сопровождавшего его: то был его племянник Доменико.
– А теперь… расскажи-ка, хорошо ли ты устроился в этом городе? – спросил Мелани с чуть заметной гримасой, выражавшей не только вежливое любопытство, но и безусловное знание моих новых жизненных обстоятельств зажиточного человека, понимание моего желания отблагодарить его за великодушный дар и, наконец, тайное намерение скромно отказаться от благодарности.
Мы сняли пелерины и накидки, и теперь я смог спокойно рассмотреть человека, которого хотел увидеть последние одиннадцать лет. Невзирая на свои, хорошо мне известные, предпочтения в одежде и цветах (красные и желтые ленты и кисти на всех углах и кончиках), аббат Мелани прибыл, одетый в строгие зеленые и черные тона. Под его темными очками, скрывавшими глаза, – странное новшество на лице Атто – я увидел еще более дряблую кожу и более запавшие черты лица, морщины времени, которые он тщетно пытался скрыть под милосердным саваном толстого слоя свинцовых белил. В Риме, в гостинице «Оруженосец», двадцать восемь лет назад, я познакомился с аббатом, когда он был зрелым мужчиной; на вилле Спада он предстал передо мною бодрым стариком; теперь, в городе императора, он показался мне хрупким старцем. Только ямочка на подбородке была такой же, как и всегда; остальное оказалось безвозвратно утраченным под топором прошлого, и если бы кожа не была высохшей, можно было бы сказать, что она слегка привяла, как часто бывает в природе со старыми сливами или опавшими листьями. И только о его глазах, которые, как я хорошо запомнил, имели форму треугольника, из-за темных очков я ничего не мог сказать.
Я нерешительно разглядывал его с широкой улыбкой на губах. Мое сердце громко билось от благодарности, и я не знал, с чего начать.
– Доменико, возьми ее, пожалуйста, – сказал Атто, отдавая своему племяннику палку.
В этот миг я вспомнил, что, входя в кафе, аббат Мелани протянул руку племяннику, чтобы не споткнуться на ступеньках, и что потом позволил вести себя шаг за шагом, чтобы не натолкнуться на столы или стулья.
– Могу сказать, – наконец ответил я на его вопрос, – что мы живы, синьор Атто, благодаря вашему великодушию – и только благодаря ему.
Я не успел еще договорить свой столь предсказуемый ответ, как скаковая лошадь моих воспоминаний галопом понесла меня прочь: разве не видел я незадолго до того, как мы вошли в кофейню, как Атто обходил препятствия, проводя палкой над землей то вправо, то влево?
– Это радует. И я надеюсь, у твоих детей все хорошо, равно как и у твоей жены, – приветливо ответил он.
– О, конечно, у всех все в порядке, у малыша, которого мы взяли с собой, и у обеих дочерей, которых мы пока что оставили в Риме, но надеемся вскоре… – начал я, но мысли уже теснились в моей голове, хотя спросить я не осмеливался.
– Благодарение Богу, я на это надеялся. И передай мои наилучшие пожелания мальчику, который во время нашей последней встречи еще не появился на свет, – дружелюбно сказал он.
Тем временем к нам снова приблизилась служанка, предлагая газеты, поскольку услышала, что мы итальянцы.
– Leggete il «Коррьере Ординарно», signori!
[33]
Или лучше предложить вам «Виннерише Диариум»? – воскликнула она, жеманно произнося это на разных языках и протягивая нам экземпляры газет.
Доменико отказался от предложения жестом. А у Атто вырвалось негромкое печальное замечание:
– Эх, жаль.
Тут я бросил последний взгляд на его маленькие очки и удостоверился: Атто ослеп.
– Однако покончим с изъявлениями благодарности, – тут же, обращаясь ко мне, заявил он, хотя я почти ничего не успел сказать. – Я должен тебе кое-что объяснить.
– Объяснить? – с отсутствующим видом повторил я, еще не оправившись от своего печального открытия.
– Ты наверняка задаешься вопросом, как это аббату Мелани, этому пройдохе, удалось в военные времена попасть из Франции в Вену, в то время как все враги-французы вместе с их товарами изгнаны из империи.
– Что ж, по правде говоря… Мне кажется, я знаю, как вы это устроили.
– Ах, вот как?
– Об этом было написано в газете, синьор Атто. Вам помогло то, что вы – итальянец. Вы, если я правильно понял, выдали себя за чиновника императорской почты и подписались Милани вместо Мелани, как вы обычно делаете. Вероятно, вы дали понять, что прибыли из Италии, воспользовавшись паспортом, который…
– Именно таким образом, браво, – перебил он меня, не давая произнести компрометирующие слова. – Я попросил хормейстера монастыря Химмельпфорте, эту добрую женщину, ничего не сообщать о моем прибытии. Я хотел сделать тебе сюрприз. Однако вижу, что ты, вопреки своим прежним привычкам, читаешь в Вене газеты, или, по крайней мере, «Виннерише Диариум», очень информативный журнал. Таковы австрийцы, они любят быть в курсе дел, – добавил он тоном, в котором слышалась смесь страха перед врагами Франции, удивления их порядками и раздражения от их шпионского таланта.
– Так вы читали ту рубрику, где?…
– Мой верный Доменико, который знает немецкий язык, – сказал он, указывая на своего племянника, по-прежнему сидевшего молча, – время от времени развеивает мрак, в который угодно было обрушить меня нашему дорогому Господу, – произнес Атто взволнованным голосом, что должно было означать, что теперь читает ему Доменико.
И действительно, прибытие Атто в город было чем-то из ряда вон: как ему удалось беспрепятственно попасть в столицу империи? При этом стражники Вены всегда славились своей строгостью! Все присутствующие в городе люди, и в первую очередь опасные индивидуумы, были под постоянным наблюдением: чужестранцы, шпионы, саботажники, больные, цыгане, попрошайки, бездомные, распутники, игроки и тунеядцы. С тех пор как от турок стала исходить постоянная угроза, особенно после последней осады 1683 года, Леопольд I, отец нынешнего императора, ужесточил мероприятия по безопасности. Регулярно производился учет всех людей, живших в пределах городских стен, исключая только солдат и их семьи. Дополнительно контролировали тех, кто имел дело с путешественниками и принимал гостей. Владельцы квартир, домовладельцы, хозяева отелей, трактирщики и кучера: никто не должен был кого бы то ни было укрывать, кормить или перевозить с одного места на другое, не передав его данные ландмаршалу, бургомистру, уличному или квартальному комиссару, комиссии по безопасности и, наконец, страшной инквизиции. Тот, кто втайне принимал у себя чужестранцев, даже на одну ночь, подлежал суровым штрафам, начинавшимся с немалой суммы в шесть имперских талеров. Чтобы помешать чужестранцам проезжать через городские ворота неузнанными, просто пересев из дилижанса в колымагу перед воротами, контролировали также ломовых извозчиков, кучеров почтовых карет и фиакров. И это было еще не все: нарушителей запугивали, организовав два тайных пункта, где можно было анонимно указать на подозрительных путешественников или их сообщников, один в ратуше на Випплингерштрассе, второй на площади Хоэр Маркт. И, несмотря на все это, аббат Мелани спокойно прибыл в Вену.
