Мур улыбнулся и пошел вместе с Тенгом к лабораторному
комплексу.
— Да, я любопытен, — признал он. — Мне
захотелось посмотреть, во что превратился комплекс. Скажите, сохранились ли мои
офис и лаборатория?
— Разумеется, нет.
— А первая тандем-камера? А инжекторы с широкими
патрубками?
— Заменены, конечно.
— Так, так. А большие старые насосы?
— Вместо них теперь новые, блестящие.
Мур повеселел. Спину грело солнце, которого он не видел
несколько недель (лет), но еще приятней была прохлада в стенах лабораторного
комплекса, создаваемая кондиционерами. Окружавшая его техника была компактна и
в высшей степени функциональна, обладая, тем не менее, красотой, для которой
Юнгер, наверное, сумел бы найти подходящие эпитеты. Мур шел мимо агрегатов,
ведя ладонью по их гладким бокам, — рассматривать каждый из них в
отдельности у него не было времени. Он похлопывал ладонью по трубам и
заглядывал в печи для обжига керамики. Когда Тенг спрашивал его мнения о
действии того или иного механизма, он отмалчивался, делая вид, что разжигает
трубку.
По подвесной дорожке они прошли через цех, похожий на замок,
затем сквозь пустые резервуары, и углубились в коридор со стенами, усеянными
множеством мерцающих лампочек. Иногда они встречали техника или инженера. Мур
пожимал руки и сразу забывал имена.
Главный технолог был очарован молодостью Мура; ему даже в
голову не приходило усомниться, что перед ним — настоящий инженер, знающий свое
дело во всех тонкостях. В действительности предсказание Мэри Муллен о том, что
профессия Мура рано или поздно выйдет за пределы его воображения, обещало
вот-вот сбыться.
Наконец, они вышли в тесный вестибюль, и там Мур не без
удовольствия обнаружил свой портрет среди фотографий умерших и ушедших на
пенсию предшественников Тенга.
— Как вы думаете, я мог бы сюда вернуться?
В глазах Тенга появилось изумление. Лицо Мура оставалось
бесстрастным.
— Ну… я полагаю… кое-что… вы могли бы сделать, —
промямлил Тенг.
Мур широко улыбнулся и перевел разговор в другое русло. Его
позабавило сочувственное выражение на лице человека, который видел его впервые
в жизни. Сочувственное и испуганное.
— Да, картина прогресса всегда вдохновляет, —
задумчиво произнес Мур. — Причем настолько, что хочется вернуться к
прежней работе. К счастью, мне это ни к чему, я вполне обеспечен. И все же,
видя, как разросся комплекс за годы твоего отсутствия, как далеко шагнула
разработанная тобой технология, нельзя не испытывать ностальгии. Теперь тут
столько зданий, что мне их и за неделю не обойти, и все они заполнены новейшим
и надежнейшим оборудованием. Я просто в восторге. А вам нравится здесь
работать?
— Да. — Тенг вздохнул. — Насколько вообще
работа может нравиться. Скажите, вы летели сюда с намерением переночевать? У
нас есть гостиница для сотрудников, там вас с радостью примут. — Он
посмотрел на часы-луковицу, висящие у него на груди.
— Благодарю, но мне пора возвращаться. Дела, знаете ли.
Я просто хотел укрепить свою веру в прогресс. Спасибо вам за экскурсию, и
спасибо вашему веку.
На всем пути до Бермуд, в году Две тысячи семьдесят восьмом
от Р.Х., неутомимо потягивая мартини, Мур повторял про себя: цепь времен
соединена.
— Все-таки решилась? — спросила Мэри Мод,
осторожно выпрямляя спину под складками пледа.
— Да.
— Почему?
— Потому что я не хочу уничтожать то, что мне
принадлежит. У меня и так почти ничего нет.
Дуэнья тихо фыркнула, будто эти слова рассмешили ее.
— Корабль идет по бездонному морю к таинственному
Востоку, задумчиво произнесла она, обращаясь к любимой собачке, — но то и
дело бросает якорь. Почему? Ты не знаешь, а? Чем это объясняется? Глупостью
капитана? Или второго помощника? — Она поглаживала собачку, словно и
впрямь ждала от нее ответа.
Собачка молчала.
— Или неукротимым желанием повернуть вспять? —
допытывалась Дуэнья. Возвратиться домой?
Ненадолго повисла тишина. Затем:
— Я живу, переезжая из дома в дом. Эти дома зовутся
часами. Каждый из них прекрасен, но не настолько, чтобы хотелось побывать в нем
снова. Позволь, я угадаю слова, которые вертятся у тебя на языке. «Я не хочу
замуж, и я не намерена покидать Круг. У меня будет ребенок…» Кстати, мальчик
или девочка?
— Девочка.
— «У меня будет дочка. Я поселю ее в роскошном
особняке, обеспечу ей славное будущее и успею вернуться к весеннему
фестивалю». — Она всматривалась в поливу собачки, как факир в глубину
хрустального шара. Ну что, хорошая я гадалка?
— Да.
— Думаешь, это удастся?
— Не вижу причин…
— Скажи, какая роль уготована ее гордому отцу? —
допытывалась старуха. — Сочинять для нее сонеты или мастерить механические
игрушки?
— Ни то, ни другое. Он вообще не узнает о ней. Он будет
спать до весны, я — нет. И она не будет знать, кто он.
— Чем дальше в лес, тем больше дров.
— Это почему же?
— Потому что не пройдет и двух месяцев по календарю
Круга, как она станет женщиной, и, возьму на себя смелость предсказать,
красивой женщиной. Потому что у нее будут для этого деньги.
— Разумеется.
— И, поскольку ее родители — члены Круга, ее
обязательно примут в Круг.
— Может быть, она этого не захочет.
— Исключено. Оставь подобные сантименты тем, кому путь
сюда заказан. Захочет, не сомневайся. Все хотят. Хирурги сделают ее красавицей,
и я, возможно, сумею добиться ее приема вопреки моим собственным правилам. В
Кругу она встретит много интересных людей: поэтов, инженеров, собственную мать…
— Нет! Я бы ее предупредила!
— Ага! Ответь-ка мне, что это: боязнь кровосмешения,
вызванная неуверенностью в собственных чарах, или что-нибудь другое?
— Прошу тебя! Зачем ты говоришь эти ужасные слова?
