— Не хочется сегодня быть одному, — признался
Юнгер возле гаража. Такое чувство, будто я напился вытяжки из столетий и
неожиданно обрел мудрость, которая никому не нужна… Я боюсь…
— Все, — перебил Мур. — Пора прощаться. Ты
поезжай дальше, а мы сойдем здесь. Желаю приятно развлечься.
Они не пожали друг другу руки. Мур проводил поэта взглядом
до гаража, повернулся и зашагал по подстриженному газону к саду.
Ориентироваться в зарослях было трудно, и вскоре Мур заблудился. Поплутав, он
все же выбрался из чащи на поляну, залитую звездным светом, где высились руины,
где тени двигались, когда менялось направление ветра.
Под ногами хрустела сухая трава. Мур уселся на поваленную
колонну и раскурил трубку.
Вскоре от холода заныли пальцы, но Мур не двигался. Ему
хотелось вмерзнуть в пейзаж, стать памятником самому себе. Он призывал дьявола,
предлагая ему душу в обмен на возможность вернуться с Леотой в родной Фриско и
заняться прежним делом. У него, как у Юнгера, возникло ощущение, будто он
постиг мудрость веков, которой невозможно найти применение.
Наконец, ледяной ветер согнал его с места. Мур перебрался к
фонтану, над которым возвышался не то спящий, не то мертвый Пан. «Холодный сон»
богов, — подумал он. — Когда-нибудь Пан проснется и заиграет на
свирели, и лишь ветер среди высоких колонн будет вторить ему, да шаркающая
поступь встревоженного робота-смотрителя. К тому времени люди позабудут мелодии
праздников. В крови самых злобных и раздражительных из них врачи найдут вирус
злобы и раздражительности и создадут против него вакцину. И машина легкомыслия,
лишенная эмоций, будет постоянно генерировать в сердцах людей, погруженных в
сладкие сны, ощущение радости. И не найдется среди потомков Аполлона никого,
кто сможет повторить хотя бы древний клич, разносившийся над водами Понта много
рождественских ночей тому назад.
Мур подумал, что напрасно поспешил расстаться с Юнгером.
Сейчас ему казалось, он видит мир глазами этого человека. Поэт явно боялся
будущего. «Но все-таки, почему он не уходит из Круга? Может быть, получает
мазохистское наслаждение, видя, как сбываются его ледяные пророчества?»
Стряхнув с себя оцепенение, Мур направился к каменной ограде
сада. Замерзшие пальцы ног болели, и он побежал трусцой.
Наконец, он остановился. Перед ним лежал мир, похожий на ведро,
заполненное водой. В воде отражались звезды. Мур стоял на ржавом краю ведра и
глядел на каменные плиты, на которых они с Леотой загорали несколько дней
(месяцев) тому назад. В тот раз он рассказывал ей о своих агрегатах. Он
по-прежнему верил, что когда-нибудь его детища превратятся в огромные и
прекрасные сосуды для жизни. Но сейчас он, как и Юнгер, опасался, что к тому
времени мир утратит что-то очень важное, и чудесные новые сосуды, увы, будут
заполнены не до краев. Он убеждал себя, что Юнгер ошибается, что своенравный
век вовсе не обязан осуществлять его вымороченные пророчества, и у Пана, когда
он заиграет на свирели, кроме робота-смотрителя найдутся и другие слушатели. Он
изо всех сил старался в это поверить.
В океан упала звезда, и Мур посмотрел на часы. Было поздно.
Он повернулся и направился к пролому в стене.
В клинике он встретил Джеймсона — высокого, тощего, с
кудрями херувима и глазами полной его противоположности. Джеймсон зевал — он
уже получил укол снотворного.
— А, Мур, — ухмыльнулся он, глядя, как Мур снимает
пальто и фрак и закатывает рукав сорочки. — Решил провести медовый месяц
на холодке?
В сухонькой руке врача щелкнул безыгольный инъектор. Мур
потер саднящее предплечье.
— Допустим, — ответил он, смерив презрительным
взглядом не совсем трезвого Джеймсона. — А тебе какое дело?
— Не пойму я тебя… Знаешь, если бы я женился на Леоте,
то ни за какие коврижки не полез бы в «бункер». Разве что…
Из горла Мура вырвалось рычание. Он шагнул к Джеймсону. Тот
попятился.
— Я пошутил! — воскликнул он. — Я не хотел…
Мур вздрогнул от боли — врач схватил его за то место на
руке, куда был сделан укол.
— Ладно, — сказал Мур. — Спокойной ночи.
Проспись хорошенько.
Он шагнул к двери. Врач разжал пальцы. Мур опустил рукав
сорочки и снял с вешалки фрак и пальто.
— Совсем свихнулся! — крикнул ему вдогонку
Джеймсон.
Идти в «бункер» Муру не хотелось. Если бы не встреча с
Джеймсоном, он провел бы в клинике полчаса, ожидая, пока подействует укол.
Он прошел по широким коридорам к лифту, поднялся на этаж,
где находились «бункеры». Возле двери в свой «бункер» он остановился в
нерешительности. Здесь ему предстояло проспать три с половиной месяца. На этот
раз ему не казалось, что он уснет всего лишь на полчаса.
Он набил трубку табаком. Решено: он выкурит ее в комнате
жены, ледяной богини. После укола следовало бы воздержаться от никотина, но
Мур, как и все его знакомые курильщики, редко выполнял эту рекомендацию врача.
Мур пошел дальше по коридору и услышал вдруг частый стук. Он
затих, едва Мур свернул за угол, затем возобновился. Через секунду снова
наступила тишина.
Мур остановился возле двери в «бункер» Леоты. Сжимая в зубах
черенок трубки, достал авторучку, зачеркнул на табличке фамилию «Мэйсон» и
написал: «Мур». Дописывая последнюю букву, он снова услышал стук.
Он доносился из комнаты Леоты.
Мур отворил дверь, шагнул вперед и застыл как вкопанный. В
комнате спиной к нему стоял мужчина с киянкой в поднятой руке. Мур услышал его
бормотание:
— …Розмарином прекрасное ее осыпьте тело… Унесите ее в
наряде подвенечном в церковь…
Мур стрелой метнулся к мужчине, схватил его за руку и вырвал
киянку. Потом изо всех сил ударил его кулаком в челюсть. Юнгер ударился об
стену и сполз на пол.
— Леота! — сказал Мур. — Леота…
Перед ним в заиндевелом саркофаге лежала белая статуя
паросского мрамора. Крышка саркофага была поднята. Тело молодой женщины успело
приобрести твердость камня, и на груди, пробитой колышком, не выступило крови.
Только трещины и сколы, как на камне.
— Нет! — прошептал Мур.
Колышек был изготовлен из очень твердой синтетической
древесины кокоболо, или из квебрахо, или из лигнум-вита. Он не сломался…
— Нет! — повторил Мур.
Ее лицо в облаке волос цвета алюминия было безмятежным. На
безымянном пальце Мур увидел кольцо — его свадебный подарок.
В углу послышалось бормотанье.
— Юнгер, — еле слышно произнес Мур, — зачем…
ты… это сделал?
