Осталось еще достаточно, чтобы выпить за наше здоровье.
Отлично! Давай выпьем! Я плюю в лицо Времени, которое преобразило меня!
С ходу на это я ничего не смог сказать, поэтому просто
промолчал. Я готов был согласиться с профессором кое в чем, но не более того.
Тут я пожалел, что он допил весь свой коньяк.
Некоторое время спустя профессор сказал:
– Не думаю, что сегодняшней ночью я полезу дальше.
Я вынужден был признать, что это очень разумная мысль,
поскольку и сам решил отказаться от дальнейших приключений, и мы стали
спускаться вниз по спирали, пока не оказались внизу, а потом я проводил доброго
профессора до дому.
Обрывки и кусочки. Кусочки…
Прежде чем улечься спать, я успел прослушать конец сводки
новостей.
Удалось пролить свет на историю с Полом Байлером,
профессором геологии, который ранее подвергся нападению вандалов в Центральном
Парке, лишивших его не только денег, но и сердца, легких, печени и почек.
Глубокой ночью мой мозг выплеснул из темного аквариума
образов переплетение ускользающих снов, балансирующих на блистающих в ночи
прозрачных гранях сознания, мелькающих словно ослепительные лики, не говоря уже
о кинестетических/синестетических «ТЫ МЕНЯ ЧУВСТВУЕШЬ, ЛЕД?», которые длились
много дольше, чем все остальное, потому что позднее, много позднее, третья
чашка утреннего кофе превратила их в грошовые извивы цвета.
Глава 3
Вспышка, всплеск. Мрак. Танец звезд.
Массивный золотой кадиллак Фаэтона разбился, но никто этого
не услышал. Загорелся, вспыхнул в последний раз и погас. Совсем как я.
По крайней мере, когда я снова проснулся, была ночь, а я
чувствовал себя премерзко.
Руки и ноги у меня были связаны прочными кожаными ремнями,
песок и мелкие камешки служили подушкой, а заодно и матрасом, рот, нос, глаза и
уши забиты пылью – отличная добыча для всяческих микробов. Я хотел пить, был
голоден, весь в синяках и меня отчаянно трясло. Вспомнились слова одного из
моих бывших кураторов, доктора Мерими: «Вы являетесь живым примером абсурдности
всего сущего».
Из этих слов ясно, что Мерими специализировался на
французской литературе середины двадцатого века. И все же, все же, может быть,
его искаженные толстыми стеклами очков глаза как раз и заглянули в самую суть
моего нынешнего положения. Несмотря на то что он покинул университет уже
довольно-таки давно, окутанный дымкой какой-то скандальной истории, в которой
были замешаны девушка, карлик и осел – или как раз благодаря этому, –
Мерими в последние годы стал чем-то вроде оракула в моем личном космосе, и его
слова теперь часто возвращаются ко мне в обстоятельствах, не имеющих ничего
общего с предварительной беседой, которую проводит куратор со студентом в
начале семестра.
Обжигающий песок окатывал меня этими словами целый день, а
потом холодный ночной ветер шептал их, словно надоевший припев песенки, мне в
ухо, которое превратилось в подгоревшую телячью отбивную: «Вы являетесь живым
примером абсурдности всего сущего».
Если задуматься над этими словами, их можно интерпретировать
множеством самых разнообразных способов, а у меня была масса свободного времени
– в данный момент. С одной стороны, можно подумать о сущем. С другой, о живом.
Или, например, об абсурдности.
Ах да. Руки...
Я попытался пошевелить пальцами и не понял, слушаются они
меня или нет. Вполне может быть, что их там и вовсе нет, а я стал жертвой
фантомных болей. На случай, если пальцы все-таки на месте, я некоторое время
размышлял о гангрене.
Проклятье. И еще раз – проклятье. Очень огорчительно все
это.
Семестр начался, и я уехал. Договорившись о пересылке всей
моей корреспонденции Ральфу, с которым мы вместе владели антикварной лавкой, я
направился на запад, задержался по дороге ненадолго в Сан-Франциско, Гонолулу и
Токио. Прошло несколько недель. Тихо и спокойно. Потом я провел пару дней в
Сиднее – ровно столько, сколько мне было нужно, чтобы получить причитающуюся
мне дозу неприятностей. Они возникли в тот момент, когда я решил взобраться на
напоминающий громадную рыбину оперный театр, выстроенный на мысе Бенелонг,
совсем недалеко от гавани.
Я покинул город хромая и с дисциплинарным взысканием в
кармане. Полетел в Алис-Спрингс. Забрал там воздушный скутер, который заказал
заранее. Отправился в путь ранним утром, до того как невыносимая дневная жара и
свет разума вступили в свои законные права. Местность показалась мне подходящей
для тренировочных занятий будущих святых, чтобы они заранее могли подготовиться
к тому, что их ждет. Несколько часов ушло на поиски подходящего места и на
устройство лагеря. Я не предполагал, что пробуду здесь долго.
В том районе найдены наскальные рисунки, довольно старые,
занимающие площадь, равняющуюся примерно двум тысячам квадратных футов. Местные
аборигены утверждают, что не имеют ни малейшего представления о том, откуда
взялись эти рисунки и с какой целью были сделаны. Я видел фотографии, но мне
хотелось взглянуть на них собственными глазами, сделать несколько своих
снимков, скопировать парочку рисунков и потратить немного времени на раскопки.
Я вернулся в тень своего убежища, выпил лимонада и,
попытавшись успокоиться, начал рассматривать высеченные на камне рисунки. Хотя
сам я очень редко занимаюсь рисованием на стенах, я всегда сопереживал тем, кто
считал необходимым именно таким способом осчастливить своих потомков.
Чем глубже ты погружаешься в прошлое, тем интереснее тебе
становится. Возможно, правы те, кто утверждает, что наскальная живопись
родилась во времена троглодитов, когда какой-нибудь новоиспеченный художник
находился в месте, служившем сортиром, – что-то вроде изобразительной
сублимации самого примитивного, с точки зрения эволюционного процесса, способа
разметки территории. Однако, любому должно быть очевидно, что, когда люди
начали штурмовать горы и карабкаться на стены для того, чтобы оставить там
примеры своего искусства, из обычного времяпрепровождения этот вид деятельности
превратился в одну из форм живописи.
