— Какие ласты? — удивился богемец.
— Свои. Не в этом суть. Я рупь за сто даю, он был в перчатках, потому что не мог просто так держать эту хреновину голыми руками и знал об этом.
— Но отчего?
— А я почем знаю? Дагоберт в руках крутил — и хоть бы что, как был мрачный тип, так и остался. Впрочем, он другой породы. В том и загвоздка. Ох, чую шо-то здесь нечисто!
— Что прикажете с усопшим делать? — между тем спросил воин.
— Шо ты ко мне пристал? Я по трупам не специализируюсь, а в церкви о том и без подсказок знают. Хотя, стоп! Успеется похоронить. Для начала неплохо бы опознать.
— Да что его опознавать-то? — один из воинов почесал затылок. — Я этого злодюгу уже прежде видел. Он вроде как в свите кардинала состоял.
— Что?! — брови грозного начальника личной гвардии кесаря удивленно взметнулись, лицо приобрело жесткое, настороженное выражение. — Ты уверен? Бастиан, ну-ка разбуди монарха.
— Но как? Тут же у дверей стража.
— А хоть петухом кричи, шо за идиотский вопрос! Придумай! Во-первых, тут его вещица бесхозная мотыляется. Хорошо бы забрать, пока никто из-за нее не покалечился. Сдается, эту фиговину с загогулиной трогать, шо ядрами урана в кегли играть. Кайфу чуть, а сдохнешь быстро. Во-вторых, есть авторитетное, то есть мое, мнение, шо начинается такая веселуха — сон нам только во сне будет сниться. В общем, действуй! Ты же первый школяр Парижа — почему город спит, когда ты бодрствуешь?! Разбуди монарха, пусть валит сюда. И как можно быстрее. Карел останется на страже, а я пройдусь, осмотрю тело.
— Какое тело?
— Уже никакое. И уж точно не то, которое мне бы страстно хотелось обозреть. Но все равно, по-своему очень интересное, только чересчур загадочное.
Дагоберт открыл глаза, словно и не засыпал вовсе. С каждым днем он чувствовал, как растет его сила, как мощнее и быстрее течет по венам жидкий огонь. Он теперь почти не нуждался в сне. За прошлую неделю усталость одолела его лишь раз, да и то после трех часов сна он вновь ощутил себя бодрым и полным неукротимой энергии. То, что прочие смертные убивали столько времени на сон, радовало уж тем, что позволяло, наконец, остаться в одиночестве, не выслушивать пышные бестолковые речи, не принимать изъявлений преданности от людей, которые и смысл-то этого слова понимают очень по-своему.
Для франкских баронов присяга верности была лишь ритуалом, завещанным от предков и потому безоговорочно исполняемым. Вот только признать над собой реальную власть все эти храбрецы, командовавшие десятками, а то и сотнями воинов, вовсе не считали обязательным. Особенно если эта власть не могла согнуть в дугу любого, кто вставал у нее на пути.
Он глядел на звенящих кольчугами бородачей во время приемов, едва скрывая гнетущую тоску, слушал их самовлюбленное бахвальство и все больше сознавал, как горек хлеб монарха. По своей воле он бы ни за что и никогда не пожелал иметь дело с этими людьми, ждущими от него даров и готовыми ринуться в ближайшую схватку ради чего угодно: добычи, славы, упоения боем, но вовсе не ради блага державы. Но, и то сказать, что для них держава? То ли дело собственный, обнесенный высокой стеной замок с окрестными угодьями. А уж мальчишка в золотом венце пока что для них — так, тень кесаря на опустевшем троне.
Он знал, что многие его предки, столкнувшись с этой напастью, позволили баронам избирать из своих рядов наиболее уважаемого и могущественного, дабы тот управлял от его имени. Так и писалось в указах: «В такой-то год царствования государя… и такой-то год правления его верного майордома…» Для них, драконов, коротающих в земной юдоли век своего мужания, человечьи дела были в тягость, и потому казалось разумным отгородиться от надоедливых подданных широкой спиной избранного ими же самими управляющего. Дагоберт вслушался в звучание фразы: «Верного майордома…» Вот уж правда: волчья верность до первого леса. Лицо Пипина Геристальского живо всплыло в его памяти. Последние недели он вел себя поистине безукоризненно, был предупредителен и всячески пекся о пользе страны. Это настораживало.
Больше всего Дагоберту хотелось казнить майордома и тем уберечь себя от предательства. Однако начать царствование с казни первейшего из вельмож, имеющего огромные владения и великое множество верных лично ему баронов, — не лучшая затея. К тому же, поскольку всенародно было объявлено, что мнимая сестра его, Брунгильда, оказалась исчадием ада, подчинившим своей воле едва ли не целый народ, то и казнить его, получается, не за что. Он — первый среди пострадавших, и он же первый, присягнувший на верность законному наследнику престола.
И все же верить своему майордому Дагоберт не мог. Ненависть, затаенная в каждом взгляде, обжигала сознание юного кесаря, даже если вельможа опускал перед ним глаза. Конечно, «вернейший из верных» не простил крушения своих замыслов ни ему, ни его невесть откуда взявшимися друзьям. А ведь его план почти осуществился.
Дагоберт невольно усмехнулся, припомнив этих в высшей мере диковинных людей. Он и сам не понимал, откуда взялись столь дивные чужестранцы и что им нужно в его землях. Наследный принц некой заморской державы, о которой он и слыхом не слыхивал ни в этой жизни, и ни в одной из тех, в которые свободно мог перетечь сознанием. Его невеста, менестрель и дядька-наставник, распоряжающийся, как ни в чем не бывало, людьми, куда более высокородными, нежели он сам. Кто они? Откуда? Что потеряли здесь? И эта история о невидимых драконах… Фрейднур с ясными глазами божится, что сам лично был жертвой атаки одного из них. Но кому, как не Дагоберту знать, что никаких невидимых драконов нет и быть не может! И все же эти люди почему-то на его стороне. Это непонятно и потому заставляет тревожиться, хотя причин для сомнений нет. Странная, очень странная история.
За дверью спальни послышался шорох.
— …Нет, его следует разбудить сейчас же! — узнал он голос Бастиана.
— До рассвета не велено! — твердил стражник.
— Я не сплю! — крикнул Дагоберт. — Пусть войдет!
Он вскочил, натягивая льняные штаны.
— Что случилось?
Лис склонился над трупом. Святые отцы и воины, прибежавшие с Карелом, отступили, давая возможность другу и соратнику кесаря осмотреть тело.
— Та-ак! Шо мы имеем с птицы гусь? — протянул Сергей. — Следов насильственной гибели нет. Лицо скрючило, точно от ужаса и сильной боли. Спрашивается, шо в церкви его могло так напугать? Картины Страшного суда — и той нет. Перчатки с крагами — не пойми зачем. Кинжал. — Лис вытащил оружие из ножен у пояса погибшего. — Занятная штука. Похоже на дамаск, но цвет какой-то другой. Возьмем на экспертизу.
Сергей поглядел на воинов, ожидающих его приказа.
— Выяснили, что у него там за пазухой чесалось?
— Нет, — растерянно покачал головой его давешний собеседник.
— А шо так?
— Да к чему? Мертвый же уже.
