Здесь недавно был обвал. Склон неровный, из него торчат острые куски гранита. Есть за что ухватиться рукой, есть на что поставить ногу. Но верить этим камням никак нельзя. Выворачиваются, проклятые, из-под руки, улетают вниз, плюхаются в полынью… не глядеть им вслед, не то сам туда улетишь… не думать так, не думать…
Ветер не помогал, не прижимал к утесу. Ветер словно понимал, что человек, ползущий по скале, хочет отнять у него игрушку. Лежащую на камне игрушку, которую так славно будет трепать в клочья на камнях и льдинах, а потом скинуть в полынью.
Ветер бил сбоку, бил расчетливо и злобно. Литисай прижимался к откосу, ощерившемуся острыми гранитными гранями. Человек чувствовал враждебность камня, но льнул к нему всем телом… держи меня, скала, не отдавай ветру…
Острый, как нож, осколок гранита, пропорол сапог, врезался в ногу. Литисай невольно охнул, шагнул ниже, перенеся вес на неповрежденную ногу. Откос тут же и в нее вцепился каменными клыками.
Стараясь удержаться, Литисай почти забыл о своей цели. И даже не обрадовался, когда внизу, чуть правее, возник широкий каменный язык, торчащий из скалы. Только вяло подумал, что мертвый Ланат разлегся, почти не оставив места, чтобы спрыгнуть к нему. Мысль о том, что можно наступить на мертвое тело, почему-то не пришла в голову.
Ноги в испачканных кровью сапогах кое-как уместились на камне. Вытащив из-за пазухи моток веревки, Литисай склонился над телом бывшего наемника. Вот и всё. Теперь привязать его покрепче — и можно лезть наверх. А что пальцы не гнутся — так кто их спрашивает, пальцы-то… Надо повернуть тело вдоль выступа, не то веревки не хватит.
Литисай рывком развернул безвольное тяжелое тело… и замер, словно врос в злобную скалу.
Потому что веки Ланата дрогнули.
Литисай разорвал ворот его рубахи, приложил руку к шее лежащего человека. Вот она, Жила Жизни… есть, бьется!
— Жив, — тоскливо сказал дарнигар. — Гад ты, Ланат… это ты нарочно…
Литисай понял, что угодил в ловушку. Теперь нельзя оставить мерзавца внизу. Или вытащить, или сдохнуть вместе с ним.
Короткий, в несколько мгновений, приступ отчаяния сменился уверенными, без суеты, действиями. Пропустить веревку под мышками Ланата… закрепить у себя на груди… Хорошо, что куртку не сбросил, не так будет резать веревка.
С трудом распрямился, не позволил себе качнуться назад, не дал живому грузу утащить себя с выступа — туда, в воду, под лед…
И вверх… медленно, упрямо, оставляя на камнях кровавые следы…
* * *
Четыре человека лежали рядом на краю обрыва, глядя вниз. В этот миг тролли могли бы подойти к людям вплотную — никто из четверых не заметил бы чудовищ.
Сверху казалось, что по утесу карабкается вверх не Литисай, а мертвый нищий. Выглядело это жутковато.
— Зачем он его — наверх? — не поняла Румра.
— Живого тащит, — без тени сомнения отозвался лекарь.
И больше ни слова. Только судорожное шипение сквозь стиснутые зубы, когда снизу доносился стук осыпающихся камней.
Но когда дарнигар со своей ношей поднялся настолько, что можно было разглядеть бледное лицо с прокушенной до крови губой, наверху сразу закипела деловая суета.
Лекарь, вскочив на ноги, бросился к стоящей поодаль тележке и подвел Рыжуху почти к самому обрыву.
Румра, подняв и отряхнув от снега плащ дарнигара, постелила его на тележку.
Оба наемника в четыре руки вцепились в Литисая, вытащили его наверх, перерезали веревку, которой он привязал к себе Ланата, и осторожно перенесли обоих на тележку.
Лекарь быстро оглядел дарнигара. Снял сапоги, осмотрел израненные ступни. Махнул рукой:
— Сейчас перевяжу, до крепости подождет. А там всерьез займусь, у меня мази отличные.
И тут же перенес внимание на нищего:
— Ссадина на голове — оглушило его, много крови потерял. Два ребра сломаны, справа… ну-ка, дайте мне ту веревку!
Осторожно привязал согнутую руку Ланата к телу:
— Чтоб себе не навредил, если заворочается.
Румра, скинув свой широкий меховой плащ, укрыла обоих лежащих.
— Вьягир, сядешь на коня дарнигара. Лекарь, правь Рыжухой. Шевелитесь, буря идет!
— Без плаща не простудишься? — подал голос Литисай.
— Ничего, у меня теплая безрукавка.
— Слышь, командир… — неуверенно спросил Стебель. — Что ж ты нас с Вьягиром вниз не послал, сам карабкался?
— Сейчас не война, чтоб я тебя на смерть посылал, — неохотно ответил дарнигар. — И нет пользы для крепости. Мне это было надо — я и полез.
— А господину, значит, это надо было — всякого бродягу спасать? — не утерпел лекарь, разбирая вожжи.
Литисаю не хотелось разговаривать. Но он все-таки объяснил этому человеку, который никогда не воевал:
— Ланат не «всякий бродяга». Он — боец из моего десятка.
Дарнигар не видел взглядов, которыми обменялись Вьягир и Стебель. Он лежал с закрытыми глазами, прижавшись щекой к берестяному коробу, от которого пахло сеном. Лежал, осознавая, что остался жив. Даже боль не мучила его: она тоже говорила о жизни.
И единственное, чего хотелось сейчас Литисаю, — это прогнать мысль о черном потоке, уходящем под сизый лед.
2. ТРЮКИ РУЧНОЙ ЗВЕРУШКИ
Дождик маялся. Налетевшая снежная буря помешала ему сразу же отправиться на речку Безымянку. Юноша тосковал по ней, словно путник, который объехал весь свет, а теперь возвращается домой и представляет себе огонь в знакомом очаге.
Он сидел в сарае, где жались к яме с углями три ящера. Работы из-за бури почитай что не было, Дождик с нею быстро управился и забрался к ящерам, которые нравились ему за спокойствие и молчаливость. Время от времени Ловец Ветра отпускал замечание насчет погоды. Паренек учтиво отвечал: да, буран — это плохо. И вновь возвращался к своим мечтам.
Что за река такая — Безымянка? Полноводная или мелкая? Широкая — или заяц перескочит? Почему ее обходят люди и звери — берега, что ли, заболоченные? Вода горькая? Дождику в странствиях довелось встретить не то крупный ручей, не то крохотную речушку с невкусной, горькой водой: что-то не то было с питающим ее родником. Но даже у этого недоразумения был хозяин: тощий, горластый, сварливый…
Может, и Безымянка такая? Это ничего, Дождик ее все равно будет любить. И постарается навести в ней порядок.
Еще в конце лета хозяин небольшого лесного озерка, более добродушный и разговорчивый, чем его сородичи, объяснил бездомному полукровке, что только головастики да прочая мелкая тварь живет в свое удовольствие и всех забот имеет — не дать себя сожрать. А у водяного хлопот — по самую макушку.
Что это за хлопоты и как с ними управляться, Дождик представлял себе смутно, однако был уверен, что с ними справится…
