Эшуаф снова потер затылок там, куда угодило брошенное от всей души полено.
— Нет, ну почему этот прохвост, что мне тебя всучил, не предупредил, что тебя можно только продать? Не бросишь тебя, не потеряешь… даже убить не получается, такая ты сволочь везучая!
Везучая сволочь по-поросячьи завизжала в корзине. Она была целиком согласна с хозяином: не бросишь, не потеряешь, не убьешь!
— Да и удача от тебя скверная — кривая, гнилая… И ни семьи у меня, ни друзей — когда их завести? Я ж только и знаю, что встречных-поперечных на дурное подбиваю. Одно родное существо и есть, чтоб оно сдохло! У-тю-тю, Пузатик… тварюшка-лапушка, столько трюков знает, так славно публику потешает… у-у!..
Не удержавшись, Эшуаф дернулся отвесить по корзине пинка — но промахнулся, с маху ударил ногой в мягком сапоге о спрятавшийся в снегу древесный корень. И с воплями и бранью запрыгал на одной ноге под несущееся из корзины довольное хрюканье.
* * *
Утро, ласковое и ясное, тихонько пришло в «Посох чародея».
Словно чувствуя себя виноватыми за недавние злые мысли, все были приветливы и добры друг к другу.
Кринаш, которому вчера Эшуаф посоветовал выгнать Недотепку из дому («Какой с нее прок, только хлеб жрет!»), похвалил девочку за то, что догадалась постелить в трапезной чистые тростниковые циновки, и пообещал заказать ей у топоровского сапожника новые башмаки.
Дагерта к завтраку состряпала любимую мужем кашу с кусочками копченого мяса. А на добродушно-ворчливое «Балуешь ты меня!» — ответила нежно: «Да как же тебя не кормить, хозяин ты наш, весь дом на тебе держится!»
Даже Хиторш, досадуя, что позволил заезжему прохвосту собой командовать, догнал у ворот идущую по воду Айки и выдавил из себя: «Ты… это… не злись».
Просить прощения Хиторш не привык и не умел, но умница Айки оценила его порыв. Вместо того чтобы отвернуться и поспешно пробежать мимо, ответила мирно: «Да ладно!..»
Вот такое это было утро…
А две сестры у себя в комнате вовсю мирились.
Вчера они допоздна выясняли, кто из них глупее выглядел в этой истории. Так и уснули, наревевшись, обидевшись на весь мир и чувствуя себя глубоко несчастными.
А проснулись с желанием сладко каяться и объяснять сестре, что все на свете мужчины — не причина для ссоры близких людей.
Именно это они наперебой говорили, заботливо причесывая друг друга.
— Да кто он вообще такой, этот Намиэл?
— Слизняк.
— Тряпка.
— Только от него и толку, что про этого мерзкого Пузатика всем рассказал.
— А давай прямо сейчас к нему пойдем. Вот причешемся и пойдем. И пусть скажет, на ком из нас он женится.
— Да-да, а другая отступится без обиды.
— Было бы из-за кого обижаться!
— А я еще кое-что придумала! Давай не сразу вернемся домой. Я узнала такое… интересное!
— Ой, я тоже тебе хотела сказать…
— Нет, я, я первая!.. Вот послушай, что ты об этом думаешь: «Меж Барсучьим Хороводом и Зубами Реки отыщи Улыбку Рыси…»
— Откуда ты знаешь?.. «Ступай туда, куда смотрит Рысь…»
— Да ты… ты… Тебе господин Челивис рассказал, да?
— Какой еще… Ах, который с Эшуафом в «радугу» играл? Он-то тут при чем? Я из нашего женишка вытряхнула правду. Клады сюда приехал искать, оболтус!
— О-о! Да единственный клад, который он может заполучить, это ты или я.
— Верно. Пойдем?
— Подожди, я тебе воротник поправлю… вот! Идем!
Обе пошли к комнате Намиэла.
Дверь была приоткрыта, и сестры сразу поняли, что момент для своих требований они выбрали неудачный. Жених был не один.
Из-за двери донеслось:
— До чего же я устал! Они меня рвут на части! А я и выбрать не могу. Они ж одинаковые, даже в глазах рябит…
* * *
Сотник Литисай и Челивис сидели в комнате Намиэла, пили вино, которым он их угощал (лучшее из того, что нашлось на постоялом дворе), слушали жалобы наследника Жервила-и-Винниграя, но не могли проникнуться трагизмом его положения. Ну, не казалась им такой уж невыносимой жизнь здорового, богатого, избалованного юноши, которому предстоит жениться на красивой и славной девушке. Тоже, кстати, богатой.
А Намиэл тосковал:
— Они меня рвут на части! А я и выбрать не могу. Они ж одинаковые, даже в глазах рябит!
Челивис не стерпел такого наговора и поклепа:
— Одинаковые? Да что ж господин такое говорит! Очень даже разные. Госпожа Маринга — яркая, хитрая, отважная, с великолепным характером. А сестренка ее — та попроще…
Тут не выдержал сотник Литисай:
— Попроще? Госпожа Аймара? Да вы поищите вторую такую! Она же умница! И золотое сердце! А что до отваги, так много вы видели девушек, которые бы прыгнули с моста в реку, чтобы спасти тонущего щенка?
Намиэл не обратил внимания на эти горячие слова. Он тупо и измученно глядел перед собой.
— Нет, на ком из них мне все-таки жениться?
— На Маринге, — вырвалось у Литисая.
Одновременно с ним игрок выдохнул:
— На Аймаре.
И оба враждебно взглянули друг на друга.
Намиэл этого не заметил: его осенила мысль. Он быстро развязал кошелек и вытащил серебряную монету.
— Вот! И мучениям конец!
Он повертел в пальцах блестящую, недавно отчеканенную монету. С одной стороны на ней красовался профиль короля Тореола, с другой — древний герб Силурана: сосна и секира.
— Если герб, то Аймара. Если персона, то Маринга. И буду на том твердо стоять!
Монета взлетела в воздух, прокатилась по столешнице, сорвалась с края и исчезла под столом.
А поднять ее юноша не успел.
В комнату ворвались два разъяренных рыжих демона.
Еще бы не разъяриться! Одно дело — перехватить добычу у сестры. И совсем другое — когда тебя разыгрывают в «герб и персону»…
В этот миг ни Челивис, ни Литисай, ни даже родной отец девушек — никто не сумел бы различить Марингу и Аймару.
Одна из сестер дала жениху крепкую оплеуху. Другая, схватив со стола чей-то кубок, выплеснула вино Намиэлу в лицо.
— Мерзавец!
— Негодяй!
— Мы перед ним на задних лапках пляшем…
— А он жребий бросать вздумал!
— Всё! Сдаюсь, сестренка! Забирай эту радость! Нянчи его всю жизнь!
— Да мне эта медуза ни с деньгами не нужна, ни без денег!
— Что, отказываемся?
— Да! Обе!
