Но на вопрос подруги Ласточка закивала так усердно, словно ужасная нищенка могла ее видеть. А может, и впрямь могла. Кто ее, ведьму, знает…
— А и посплю, красавицы, и посплю. — Рука в большой кожаной рукавице прислонила к стене посох. — Набродилась, намаялась… хоть в кустах ложись да спи, на радость голодному зверью… А вы бегите, умницы, бегите, у вас дел полно, пчелки вы работящие…
Работящие пчелки упорхнули молча и стремительно.
А старая нищенка прикрыла за ними дверь и откинула капюшон.
Некому было удивиться, когда в тонких лучах света, падавшего сквозь щели рассохшейся двери, засеребрились короткие волосы разбойничьей атаманши.
Уанаи сбросила прямо на пол плащ и с облегчением стянула через голову сооружение из двух подушек, скрепленным по углам веревочками. Одна из подушек до этого мгновения лежала у ксуури на спине — и создавалось впечатление, что крупная женщина устало сутулится. А вторая подушка изображала солидное пузо.
Подушки были тяжелыми и неудобными, но не они были самой раздражающей частью маскарада.
Уанаи села на топчан и с удовольствием сбросила с ног огромные сапоги, набитые соломой. Сапоги не только скрывали маленькие ножки ксуури, но и прибавляли ей роста… но как же они ей надоели!
Нет, сапоги она оставит в каморке, как и подушки. Пройдется босиком. Заморочить голову случайно встреченному слуге она сумеет. Один человек — это не толпа слуг и стражников. Тут можно пустить в ход то, что в здешних краях называют «колдовством ксуури»…
Хрупкая фигурка в не по росту длинном плаще двинулась по коридору. Босые ножки ступали по холодному камню бесшумно и уверенно. Кожаные рукавицы были заткнуты за пояс, чтоб не мешали.
Ксуури обратилась в слух. Нет, не просто вслушивалась в окружающие звуки, как это сделал бы обычный человек. Она приказала своему слуху стать острее — и теперь улавливала легкий стук крысиных когтей далеко впереди, шелест крыльев воробья, завозившегося на карнизе маленького оконца…
Дошла до лестницы. Спустилась на несколько ступенек. Доносящиеся снизу, из кухни разговоры повара и служанок разбойница слышала так отчетливо, словно стояла у большого очага, среди кухонного жара, суеты и аппетитных запахов.
Кухонная челядь обсуждала приезд знатного гостя. Также звучало имя Арби. Увы, как быстро поняла разбойница, кухня бурно обсуждала вчерашние похождения хитрого певца и гадала, за сколько золотых этот ловкач продаст в Джангаше украденную редкую зверушку. До кухонного царства не докатилась весть о том, что Арби пойман…
Разбойница двинулась вверх по винтовой лестнице. Голоса с кухни удалялись, приближалось бормотание со второго этажа. Разговор доносился из-за дубовой двери, слышно было плохо, но суть Уанаи уловила: Спрут расспрашивал кого-то (как предположила ксуури, стражника) про разговоры, которые ведутся в округе о ящерах и их возможном появлении на болоте. В разговор время от времени вмешивался третий собеседник, говорящий мягко и так тихо, что Уанаи не могла понять ни слова. Но отвечали ему — даже Спрут! — с почтительностью, из чего ксуури сделала вывод, что это и есть знатный гость из столицы.
Ближе бы подойти, но нельзя даже покинуть лестницу: на неясный разговор из-за двери накладывается четкое сопение, перекрывающее слова. А значит, возле двери столбом стоит стражник. Обычай силуранской знати, знак уважения к почетному гостю.
Уанаи не могла понять: в чем же тут уважение? Разве гостю грозит опасность? Или за ним надо присматривать, чтоб не стащил чего?
Впрочем, Уанаи многого не понимала в этой безумной стране…
Наконец скрипнула дверь. Уанаи поспешно отступила на несколько шагов: на второй ярус ведут две лестницы, и тот, кто покинул комнату, мог спуститься по любой из них. Надо было уступить ему дорогу.
Но тут же ксуури застыла на месте. Потому что словно рядом, словно у самых ушей плеснулся горячий, быстрый шепот.
— Плохи наши дела, Ваглити. Гость сегодня рано ляжет спать. Вот чтоб меня пьяного свиньи в хлеву сожрали, если хозяин не позовет того певчего змея на допрос!
— Что же делать, десятник?
— Мне пришибить бродягу нельзя, меня Спрут в любой миг может кликнуть. А вот ты сейчас сменишься, так ступай к чулану, где та зараза сидит. Там должен был Репа сменить караульного, но я Репу с поручением услал. Вместо него на смену пойдешь ты, Ваглити.
— Из караула — в караул?
— А ты, дурак, хочешь, чтоб их караула — на пытку? Молчи и слушай. Когда останешься возле чулана один — отодвинешь засов, выпустишь бродягу. Скажешь, что хочешь его спасти. Пусть, мол, идет вниз, там его выпустят втихаря. Как мимо тебя пройдет — бей под лопатку. Ножом. Ну, ты умеешь.
— Умею, Тагиджар.
— Потом сломаешь засов на двери чулана — ну, будто он выломал дверь и хотел удрать, а ты его остановил. И сразу ко мне. Уж я-то знаю, что и как хозяину доложить…
* * *
— Кринаш, я боюсь, — сказала Дагерта.
Стоя рядом с женой у ворот и глядя на вьющиеся на опушке снежные столбы, Кринаш повел плечом. Если его бесстрашная Дагерта говорит «я боюсь», то это никак не бабья дурь. Да и у самого Кринаша неспокойно на душе.
— Этот… где?
— Похлебку ест, — сразу ответила жена, не уточняя, о ком хочет узнать супруг. — Уж так на нее навалился! Оголодал.
Кринаш глянул в небо. Тучи словно лежали на вершинах елей, грозя в любой миг вывалить на постоялый двор свою колкую, холодную ношу…
Почему он, Кринаш, так подумал?
Не на лес, не на побережье, а на постоялый двор?
Почему в голове у бывалого наемника крутится слово «осада»? Кому и зачем надо осаждать «Посох чародея»?
— Ясно-понятно, поговорю, — решился Кринаш. И сразу — чего тянуть? — повернулся и зашагал к дому. Жена поспешила следом.
Они задержались лишь затем, чтобы отряхнуть у крыльца снег с одежды и сапог. А затем вошли в трапезную и остановились у стола, за которым новый гость доедал похлебку. И Кринаш без колебаний нарушил неписаное правило всех хозяев постоялых дворов: спросил в упор:
— А скажи-ка, гость дорогой, как тебя зовут, откуда ты родом и по какой надобности пешком странствуешь?
Такая бесцеремонная речь не осталась незамеченной постояльцами, собравшимися в трапезной.
Почтенный Гилазар отложил в сторону навощенную дощечку и острую палочку (он учил сынишку писать), снял малыша с колен и повернулся так, чтобы видеть происходящее рядом.
Оба наемника, охраняющие Гилазара (Подранок и угрюмый, неразговорчивый Гранит) оставили игру в «радугу» и тоже с интересом обернулись на разговор.
А новый постоялец поставил миску на стол, положил рядом деревянную ложку и ответил неохотно:
— Имя мое — Янчиал Заячье Поле из Семейства Жамикриш. Сам я грайанец, живу в Ваасмире, ходил в Уртхавен скупать меха, да дело не заладилось. Возвращаюсь пешим, потому как заплутал и если к людям и выходил, так только к звероловам на заимках. У них лошадей не купишь.
