Гость мог бы послать хозяина с его вопросами в болото под корягу: с какой стати человек, честно заплативший за еду и ночлег, обязан откровенничать про свои дела? Но не огрызнулся. Ответил учтиво и обстоятельно. Должно быть, и честно: врать про себя в дороге — плохая примета.
Так почему же Кринаш не может успокоиться?
Мешают глаза путника. Уклончивые глаза, ускользающий взгляд…
— За моим господином погоня? — бухнул Кринаш наугад.
И сразу же понял, что его стрела, пущенная наугад и в темноте, ударила точно в цель. Янчиал даже дернулся.
Хозяин поспешил закрепить свою победу:
— Почему бы господину не рассказать все как есть? Если не разбойник и не беглый раб, так и нечего честных людей опасаться.
Янчиал помедлил несколько мгновений — и вдруг заговорил быстро, с отчаянной мольбой:
— Я все расскажу, все, только не прогоняй, помоги… не могу больше брести и оглядываться, не могу, сил не осталось…
* * *
Хорошее это дело — скупка пушнины в Уртхавене! Прибыльное. Везешь туда ножи, рыболовные крючки, наконечники для стрел и копий, жестяные светильники, крюки для гарпунов, котелки — всякую недорогую мелочь. И там железо превращается в золото.
Уртхавенская пушнина — это вам не волчьи да лисьи шкуры, что добывают звероловы Грайана. Здесь лисы белые, голубые, серебристо-черные. И даже волк здесь — загляденье! Грайанский лесной зверь по сравнению с ним — тьфу, собака! А уж если удастся купить у косоглазых охотников шкуру белого медведя… ну, ты удаче родным сыном приходишься.
Но удача удачей, а купцу нужны еще голова и верный глаз. Янчиалу не всучишь шкуру, добытую летом. Янчиал враз углядит, спелая шкура или нет. Янчиалу такую шкуру подавай, чтоб подшерсток густой да мягкий, ость длинная, блестящая, а мездра белая, чистая да гибкая. И пусть неумелый охотник не пытается подсунуть шкуру продырявленную или надрезанную!
А торговаться здешние людишки не умеют и, хвала Безликим, сроду не научатся. А если какой скуластый и раскосый дурень что-то лопочет по-своему, вроде как недовольство показывает, так дать ему по шее, на том дело и кончится. Но такое редко бывает: народишко тут мирный.
Иные торговцы далеко на север забираться опасаются, на самом краешке леса оленьи шкуры скупают — оленеводы для того специально на юг откочевывают. Янчиал не из таких. Он хоть на оленях, хоть на собачьих упряжках — туда, на север, к самой кромке льдов, где бьют уртхавенцы оленей и китов, где сияют над головой длинные полосы сполохов, где бродят такие метели, какие и не снились чинным ваасмирским торговцам!
Тогда Янчиал еще не боялся метелей…
В этот раз торговля пошла так славно, что скупщик решил брать только пушнину, а моржовый клык и китовый зуб оставить другим купцам — пушнина легче и дороже!
У него в санях уже лежала медвежья шкура, большая, с густым и длинным мехом — правда, почти желтая, старый был самец, но в Ваасмире и такую из рук выхватят и до земли поклонятся.
Груду белой лисы навезли из соседних стойбищ — знай выбирай, заезжий человек! Хватало и голубой лисы, причем попадались шкурки с «вуалью» — подпушка очень светлая, а кончики остевых волосков темные.
В куче привезенных мехов Янчиал заметил серебристо-черную лисицу. Повертел в руках, подул на шерсть — и даже умилился. Это вам не помесь серебристо-черной и белой лис, у тех ублюдков волос двухцветный. А тут кровь чистая, остевой волос трех цветов: у основания — серый, середина — белая, конец — черный. Подобрел Янчиал и решил за эту шкурку жестко не торговаться.
Но сразу купить ее не удалось. Оказалось, что добыл красавицу-лису здешний зверолов. Но торговаться сейчас не может. Поет он.
Янчиал тогда не понял, о чем идет речь. Прислушался. Из-за кожаных крыш хижин донеслись крики, удары бубна и многоголосое пение. Оказалось, там баба рожает. Дочка этого самого старика-зверолова. И отец вместе с прочей родней поет возле хижины, отгоняет демонов.
Вообще-то да, такими песнями только демонов отгонять…
Ну и ладно, пусть поет, пока не охрипнет. Янчиал решил пока что дать себе передышку. Поел, спать завалился, велел косоглазым ждать… а куда они со своей пушниной денутся?
Выспался, неспешно вернулся к торговле — и обнаружил, что не видит той красавицы-шкурки, которая больше прочих ему понравилась. Потребовал объяснений — бормочут что-то непонятное, другие меха под нос тычут.
Янчиал ухватил за грудки самого языкастого, который у него толмачил, и потребовал, чтобы ему объяснили, куда исчезла шкурка серебристо-черной лисицы. Толмач тоже не дал вразумительного ответа, пришлось его тряхнуть пару раз. Только тогда рассказал: мол, старый зверолов забрал шкурку и унес. Не будет ее менять.
Скупщик не понял: как унес, куда? Здесь же нет других торговцев, кроме него!
Толмач молчал, как вросший в лед валун.
Пришлось пригрозить, что Янчиал и сам навсегда отсюда уедет, и другим купцам запретит привозить сюда железные вещи.
Поверил толмач. Испугался. Рассказал, что у старого зверолова дочь не может разродиться. Вот старик и понес лучшую шкурку Ему. Чтобы Он не бродил вокруг стойбища, не насылал беду.
Если б не было жаль шкурку, Янчиал рассмеялся бы до слез. Он в прошлый приезд из любопытства выспрашивал косоглазых про загадочное божество. Что по имени его не называют — оно понятно, откуда у богов взяться именам? А вот что обмолвками поминают тяжелую лапу и грозную пасть… что просят какое-то чудовище не разрушать их дома из шкур… вот тут Янчиал забеспокоился. Кого это раскосые боятся до немоты и дрожи?
Пообещал одному подростку нож в ножнах с железными заклепками. Против такого искушения паренек не устоял. Описал, как выглядит здешний страх, бродящий во тьме.
Сбивчивое было описание, скомканное, да и не все понял Янчиал в словах щуплого недокормыша. Но уяснил главное — и от облегчения даже не пожалел потерянного зря ножа.
Белый медведь? Всего-навсего?!
Спору нет, зверь серьезный. Но ведь уртхавенцы таких убивают копьями, а потом едят мясо. А шкуры он сам покупал. Что же это за бог, если его можно убить, ободрать, съесть?..
А сейчас, значит, лучшую шкурку унесли в капище, чтобы умилостивить хищника? Чтоб там ее изгрызли и растрепали вечно голодные лисы?
И тут Янчиал сделал то, чего и сам от себя не ожидал. Никому и ничего не объясняя, принялся запрягать собак в свои вторые, еще пустые сани. Крикнул на псов, на ходу прыгнул в сани, взмахнул над головой длинным бичом.
Даже в тот миг, захлестнутый до самых глаз жадностью и азартом, грайанец заметил, как глядели на него жители стойбища. Молча стояли, не пробовали остановить.
С жалостью глядели…
Но мысль эта мелькнула и пропала. Потому что свежий санный след впереди нельзя было потерять: старик не только покинул стойбище, но и вернуться успел тем же путем.
