— …Так что поискам клада цена — медяк. Может, эти карты и впрямь копия настоящей, древней, может, подделка — разницы нет, к сокровищу они не приведут.
— Старый обвал, да? — задумчиво переспросила ксуури.
— Обвал. Я слышал, как одна из сестер-близнецов рассказывала об этом другой. И обе решили бросить эту затею. Еще позавчера.
— А почему сразу домой не уехали?
— Задержались из-за ящера со сломанными лапами. Барышня Аймара наотрез отказывалась оставить своего чешуйчатого дружка. Только когда бабка Гульда взяла лечение на себя и поклялась, что скоро ящер будет бегать резвее жеребенка, — тогда барышня дала себя увезти. Вчера и уехали, заночевать должны были в крепости… Я так понял, что ящер пострадал, когда барышню спасал. Не от наших ли парней?
— Сивый, расскажи, — улыбнулась Уанаи.
Старик, ухмыльнувшись рассказал, как предатель Хмурый подбил двух дурней, Бурьяна и Тумбу, похитить юную госпожу и не делиться выкупом с шайкой. Все трое нарвались на отпор и получили по ушам. Бурьян и Тумба приползли назад в ватагу. Громко во всем каялись, валили вину друг на друга и — хором — на Хмурого.
— А Хмурый с той ночи пропал, — добавила ксуури. — Хорошо, если замерз в лесу или достался зверью. А если доберется до Джангаша? Смотри, наткнешься на него в столице, не устроил бы он тебе неприятностей… Ты ведь не передумал нас оставить?
— Не передумал, — виновато улыбнулся Подранок. — Уж прости… Если в столице этот прохвост мне попадется, я ему сам устрою неприятности. А ты, атаманша, худого не думай, я про твою ватагу ничего никому не ляпну.
— А что ты можешь ляпнуть? — удивилась Уанаи. — Ты ведь забыл дорогу в лагерь. И не помнишь в лицо никого из парней.
Подранок, нахмурив брови, попытался припомнить, как шел от дороги в лагерь. Но лес в памяти вдруг стал каким-то безликим, мелькали одинаковые ели, камни, полузасыпанные снегом… нет, не взялся бы он сейчас дойти до лагеря. А ведь до сих пор не жаловался на память!
Восхищенно покрутив головой, Подранок распрощался с заморской ведьмой и ее подручным и отправился обратно на постоялый двор.
Разбойник и атаманша смотрели ему вслед. Наконец Сивый сказал:
— Хороший парень. Жаль, что от нас откололся. Ты его себе на смену прочила, верно?
— На смену? — переспросила ксуури.
— Да ладно тебе, про твои планы весь отряд говорит…
Женщина достала из ножен нож, срубила торчащий у берега стебель тростника.
— Да? И что же говорит весь отряд?
Сивый уже пожалел, что завел этот разговор. Но промолчать в ответ на вопрос атаманши не рискнул.
— Ну… все толкуют, что ты влюблена по уши в певца и собираешься вместе с ним податься отсюда на все четыре ветра… Не уходи, а? Пусть лучше твой красавчик с нами останется!
— Так говорят, да? — Уанаи наискось отрубила конец тростинки.
Что-то случилось с ее голосом. Он стал бесцветным, ломким, исчезли звонкие переливы колокольчиков.
Сивому стало жутковато. Он заторопился:
— Ну что в этом плохого-то? Все мы — живые люди. Нашла себе дружка — и на здоровье! Раз он тебе так по сердцу, что ты его спасать кинулась. И все парни вам желают, чтоб совет да любовь…
— Все желают? — Голос Уанаи был уже не бесцветным, а почти мертвым.
Сивый глянул в замкнувшиеся голубые глаза — и заторопился.
— Я… это… пойду, мне до темноты в Топоры надо успеть, родню проведать…
Уанаи не обратила внимания на уход старика.
Проделывая острым концом ножа отверстия в тростнике, ксуури напряженно размышляла о безвыходном положении, в которое она попала.
В Ксуранге любой ребенок знает: из двух противников побеждает тот, чья вера в себя сильнее. Если ты сумеешь убедить противника в том, что он умирает, — он умрет.
Но даже детям известно и другое: то, во что верят все, становится непреложной истиной. Нет силы более могучей, чем вера многих. Одиночке не одолеть толпу.
Если все считают, что кто-то глуп, бедняга глупеет. Если все верят, что кто-то герой, этот человек становится бесстрашен.
Сейчас для Уанаи «все» — это ее отряд. Ее ватага.
И этот отряд дружно сказал: «Атаманша влюбилась в певца Арби».
Значит…
Уанаи уставилась на собственные руки — подозрительно и испуганно, как на внезапно появившегося врага.
В правой руке нож, в левой… дудочка. Тростниковая дудочка. Она делала такие в детстве.
А сейчас-то ей дудочка зачем? И главное — почему она не заметила, как сделала дудочку? Она не отдавала такого приказа своим рукам! Выходит, она уже не хозяйка собственному телу?
Какой ужас! Неужели это симптом неизлечимой болезни под названием «любовь»?
* * *
— У него дом есть, а он на камушке сидит! У него невеста-красавица, а он со старой ивой обнимается! — Голос бабки Гульды звучал на удивление весело и приветливо.
Дождик оторвал взгляд от заснеженных кустов на другом берегу и радостно вскинул голову:
— Здравствуй, бабушка! Как ты тихо подошла, я и не приметил! Спуститься хочешь? Сейчас помогу!
— Да теперь и помощь-то не особо нужна! — Бабка Гульда довольно ловко спустилась по откосу. — Ты тут на днях все обрушил — почитай что лестница получилась!
Действительно, глина и камни, обрушившиеся два дня назад под ногами Хиторша, успели смерзнуться и превратились во что-то вроде неровных ступеней.
— Я с тобою малость посижу на камешках, отдохну, дорога-то впереди дальняя. Расскажи, с чего это ты по льду шастаешь, а не к свадьбе готовишься?
— Свадьба, бабушка, будет не завтра и вообще не на днях. — Дождик подвинулся на валуне, освобождая место для старой женщины. — Сюда я ненадолго забежал, с Безымянкой повидаться. А потом скорее обратно: дом на мне остался. Отец с утра уехал в Джангаш — с судейскими господами улаживать насчет меня. Оказывается, это маленьким детишкам легко имя дать, а чтоб большого парня усыновить, вроде меня, да еще из Отребья, — надобно разрешение от властей. Жрец сказал — дескать, и заплатить придется не медью. Но отец говорит: не нищие, мол, скоплено кое-что, в Бездну с собой все равно не унесешь. Никаких, говорит, денег не пожалею, ни в казну, ни мимо казны, а дело улажу. Он уже мне имя придумал: Авишеджи Светлый Дождь.
Бабка Гульда про себя отметила, что слово «отец» Дождик произносит без запинки, словно всю жизнь так называл старого Авипреша. Но спросила о другом:
— С бывшим женихом как дело уладилось?
Дождик заулыбался до ушей:
— Пошли мы с отцом вчера к нему домой — поговорить с его Семейством насчет невесты. Ну, чтоб отступились… Приходим — сидят все трое за столом, обедают. Хиторш меня как увидел — чуть лепешкой не подавился. Вскочил, через скамью козлом перепрыгнул, кинулся на чердак — а там в чердачное окно вылез, с крыши спрыгнул и удрал. Как был, в рубахе, даже тулуп не надел. Его отец и дед рты разинули, а мой отец этак учтиво говорит: «Уж не серчайте, соседи дорогие! Вышла у вашего парня с моим парнем ссора из-за девушки. И мой парень вашему малость навешал, дело-то молодое!»
