Так почему же наутро так хреново?
(Из мыслей россиян 1 января, 24 февраля и 9 марта)
Уф! Да что у меня за карма такая — то и дело просыпаться с головной болью и диким сушняком? Заболела, что ли? Или… да нет, не пила. Не могла я пить, что вы. Дети ж рядом.
А почему тогда глаза не открываются? И во рту вкус такой, будто целовалась с… с… даже не знаю с кем. Надо посмотреть…
С мучительным усилием я открыла один глаз и обнаружила, что на меня кто-то смотрит. Очень знакомые глаза. И общий вид…
Ох, кажется, у меня проблемы.
Эту золотую морду я узнаю из миллиона. Потому что именно ее привыкла видеть в зеркале воды. И если на меня смотрит… смотрю я, то кто я тогда?
Я тряхнула головой, отгоняя бредовое видение.
И зря я это сделала.
В голове немедленно взорвалась петарда (или граната?), мир стал зеленым и куда-то пополз, а вокруг горла змеей обвилась тошнота. На несколько минут мне стало совершенно безразлично, где я, кто я и на кого похожа — только бы никто не вздумал меня тронуть… или сказать что-то громче шепота… или… Из головы убрались все мысли, кроме одной-единственной и редкостно идиотской: «Кажется, сейчас есть шанс проверить, кто был прав в том далеком идейном споре с дедом Гаэли насчет возможности тошноты у драконов».
Ой, мамочка.
Что ж такое творится? Надо все-таки открыть глаза… как-нибудь осторожно.
— Охххх, боги, только не снова! — хрипло пробормотали где-то рядом. Кто — неизвестно. Во-первых, сквозь гул в ушах я плохо слышала, во-вторых, это хриплое карканье было похоже на голоса моих знакомых, как веник на водоросли. — Александра…
— Что? — Второй голос, сиплый, для разнообразия не каркал, а хрипел.
— Александра, — повторил первый. И умолк. То ли сил не хватало продолжать, то ли слишком много чувств вызывало. А может, говоривший попросту забыл, что хотел сказать? Ставлю на третий вариант. Если у него так же болит голова, как у меня, то точно забыл.
— А что происходит? — поинтересовался третий голос. — У меня глаза не открываются.
— Александра, — тупо повторил хриплый.
Эй-эй! Почему Александра-то? Я что-то натворила? Почему я ничего не помню? И почему так плохо…
— Готов отдать всю мою лабораторию за глоток воды!
Прямо всю? Щедро. Хотя чего не сделаешь, чтобы избавиться от сушняка.
— Всю… кроме экспериментального материала, — снизил ставки каркающий голос.
Так и знала.
— И микроскопа. Игорь его только подарил…
Ой, ой, папа уже и микроскопы сюда приволок? Быстро он…
— И реактивов, — продолжал голос. — Да ну его, в самом деле. Пойду и напьюсь сам. Только где ближайшая вода?
Точно, сушняк. Стоп. Сушняк?! Что-то в этом промелькнуло очень знакомое. Но меня снова сбили с мысли (если этот хаос в голове можно назвать мыслью; не голова, а пробка на МКАДе, полный ступор).
— Александра, — снова простонал голос. Да что его — заело?!
— Здесь есть кто-нибудь? — снова воззвал третий голос. — Кто-нибудь, помогите открыть глаза…
«Поднимите мне веки!» — некстати выдала память. Интересно, этому Вию самозваному кто-то поможет? Потому что я не в силах. Знать бы, помогает ли драконам пиво? Хотя толку… пива тут все равно нет.
— Еще одна Александра… — обморочно стонет первый. — Боги, о боги… только не это, я не выдержу, я не вынесу… Седьмая Александра. Восьмая… Девятая… Десятая…
Что?! Что за бред?
Я поспешно распахиваю глаза… и застываю в шоке.
Ох ты, елки… Ну ничего себе…
Здесь была Куликовская битва по-драконьи. Или Бородинское сражение. Или…
Весь лагерь, сколько его было видно от леса до побережья, был устлан телами. Драконы лежали, распластав крылья и уложив шеи и хвосты во всех мыслимых и немыслимых направлениях. Гребни растопырены, взъерошенная чешуя тускло блестит под ярким солнцем, глаза закрыты. Москва первого января с этим и рядом не валялась.
А совсем недалеко от меня, шатаясь, топтался в кругу драконш несчастный мастер Гаэли с каким-то мешком на спине. И, медленно поворачиваясь на месте, как невиданная минутная стрелка, поочередно тыкал пальцем в каждую, причитая что-то про стремительно и бесконечно размножающихся Александр.
— Мастер Га… кха-кха-кха! — Ох, не стоило мне с сушняка рот открывать. Кашель выжег траву рядом со старым магом, чудом не зацепив его самого. Но Гаэли даже не глянул на пламя. Он обреченно глянул на меня и простонал:
— Восемнадцатая Александра… Боги, за что?!
Кажись, кто-то переутомился.
— Дед, не нервничай, а? Я тут одн… твою косметичку!
Я ведь и забыла, с чего началось мое веселое утречко. А именно — с копии меня. И сейчас эта самая копия никуда не делась, не испарилась вместе с замыканием мозгов, а, наоборот, продолжала молча таращиться в пространство в количестве восьми штук. Семь окружили деда Гаэли, восьмая уставилась прямо на меня. Неподвижные, как зомби. Или тела Деда Мороза и Снегурочки после двадцати вызовов в новогоднюю ночь. Я скосила глаза на хвост, шевельнула крылом…
Так, я — это я. А это тогда кто? И откуда?
Я осторожненько вытянула лапу и потрогала своего двойника. Холодное. Стекло или металл. Стоп… стоп-стоп… ушедшая в несознанку память наконец обрела совесть и выдала первые показания на тему «что вчера было».
Это же они…
Вот на пляже среди костров дико пляшут тени, а среди теней драконы, а над драконами реют вопли насчет увековечения памяти о прекрасной спасительнице. И кто-то реально увековечивает… а саму спасительницу при этом пара драконов держит под крылья и хвост придавливает по-тихому. Это чтоб «прекрасная» не удрала никуда. А на берегу вырастает одна фигура за другой, и ваятели дружно хают работу друг друга, выискивая недостатки.
— Ты не… че наделал, а? Хххдехребень, а?
— О! А я думаю, чего не хватает? Во!
— Зато головы — две… — ехидный шепоток.
— Неее…
— Кривоглазый!
— Сам такой!
— Да я…
— Да ты на свою посмотри! У твоей ваще морда кривая!
— А она это… такая!
— Я кому-то счас в глаз дам!
— Не надо, прекрасная! Я сам расплавил! И мою, и эту, с… э… с достоинствами…
Я капризничаю и требую убрать еще вон ту, с неправильным хвостом, и ту, с противной мордой, и еще вот эту…
Пока не остались эти восемь штук. Восемь памятников… надгробий. Мне. Дурдом. Да что же это такое?
