Но если это так, значит, он ощущает некую связь с вервольфом. Может быть, с помощью транса удастся увидеть его ближе, понять, кто прячется под волчьей шкурой?
Сенкевич решил отдохнуть до утра, сейчас, после приступа, все равно не было сил. Поднялся на рассвете, выгнал из комнаты причитающего Аарона, который всю ночь клал ледяные компрессы ему на лоб и грудь.
Улегшись на спину, Сенкевич раскинул руки в стороны, закрыл глаза, представил Равенсбург и мысленно побрел по пыльным улицам. Скоро картинка стала настолько четкой, что у него появилось ощущение физического присутствия – он чувствовал прикосновение холодного октябрьского ветра к щекам, обонял запахи жилья, слышал голоса людей, а главное – видел черный смерч, все сильнее закручивавшийся над Равенсбургом.
Невидимым он бесцельно брел по городу, полагаясь лишь на интуицию. «Найдись, – разговаривал он про себя с оборотнем. – Покажи мне, кто ты». Он как мог настраивался на энергетику вервольфа, представлял его морду, клыки, звериный запах, подражал повадкам, пытался мыслить как зверь. Но ничего не выходило – черное покрывало все время сбивало с настроя, не давало встать на след.
Один раз его потянуло к скобяной лавке, но вскоре оказалось, произошла ошибка: за воротами бегал большой злобный пес. Это его звериная энергетика сбила Сенкевича с толку.
После долгих хождений он вынужден был сдаться и выйти из транса. Возможно, связь с вервольфом устанавливалась лишь ночью, когда тот был в образе зверя.
Однако и после заката ничего не вышло: Сенкевич не видел оборотня, не чувствовал его – лишь ощущал бесконечную энергетику смерти и разрушения, которую нес смерч.
Отчаявшись, Сенкевич долго лежал, глядя в потолок, вспоминая Розу, ее влюбленный взгляд, покорную улыбку, гортанный голос, вспышки нежности и страсти… В бессильной ярости стискивал кулаки, проклинал себя за то, что не уследил, не удержал. Мысленно клялся найти тварь и отомстить, порвать голыми руками – а что еще он мог сделать для Розы? Только порвать кого-нибудь… Наконец Сенкевич задремал.
– Не кори себя, красивый. Не твоя это вина. Так карта легла.
Он вздрогнул, подскочил. На краю кровати, окутанная жемчужным светом, сидела Роза – прекрасная, живая… Улыбалась грустно, смотрела в глаза. Хотел обнять, прижать к себе, не отпускать – отстранилась.
– Нет, красивый, мертвая я. Живым касаться мертвых нельзя. А себя не вини. Я за этим пришла, сказать: не отравляй душу. Что должно было случиться – случилось.
– Не случилось бы, Роза! – Сенкевич даже зубами заскрипел. – Зачем, ну зачем ты уходила из дома по ночам? Если бы не это, была бы жива. А я должен был не пустить тебя, заставить, запереть! Даже если бы ты после этого меня бросила. Зато сохранил бы тебе жизнь.
– Нет, красивый, нет. Я сама того хотела, потому и уходила. Смерть свою искала, ловила ее. И нашла.
– Ты хотела умереть?.. Но… Зачем? Неужели тебе было со мной так плохо?
Девушка тихо рассмеялась:
– Что ты, красивый. Мне никогда в жизни не было так хорошо, как с тобой рядом. Как взглянула тебе в глаза, так и полюбила сразу. А когда карты тебе раскинула, увидела: судьба твоя скоро развилку сделает. Увидела, что быть нам вместе, но недолго, а потом… Потом один из нас умереть должен. И решила: пусть лучше я.
– Что ты такое говоришь, Роза? Мы могли уйти отсюда, и никто не умер бы…
– В том и дело, что не могли, красивый. Потому что не умри я, ты бы здесь остался, из-за меня. А тебе нельзя, ты проклят, тебя чахотка в полгода сгубит.
– Но ведь ты согласилась идти со мной…
– Это чтобы тебя не тревожить раньше времени. Знала: никуда мне не уйти, не судьба. Просто обрадовалась я тогда, вниманию твоему обрадовалась, ласке. Раз захотел меня взять с собой, значит, я тебе понравилась.
– Я любил тебя, Роза…
– Нет. Это я тебя любила, а ты не успел еще, красивый. Но непременно полюбил бы, только убило бы это тебя. Уходить тебе надо, скорее.
– Но с чего ты взяла, что я мог остаться?
– Ты бы узнал кое-что важное и страшное, потому не ушел бы. Это еще рано, красивый, запрещено мне об этом говорить. Но ты скоро узнаешь, непременно узнаешь. А вервольфа поймать через сны не пытайся, он туда больше не явится. Ты не его чувствовал, красивый, ты меня чувствовал, смерть мою, горе заранее переживал. Я тебе близкой душой была, поэтому ты за меня боялся, просто сам не понимал.
– Роза, Роза… Зачем же ты сама все решила? Почему не сказала? Ты молодая, здоровая, ты могла бы жить еще долго. Лучше б я сам издох, чем знать, что ты из-за меня, и так страшно…
Она кивнула:
– Да, лютая это смерть была, красивый, боли много. И больнее всего, что тело мое он опоганил. Страшно это, мучительно – из рук любимого в лапы зверя попасть. Только это судьба: или ты, или я. А что не сказала тебе, за то прости, не могла по-другому. Что ж то за любовь была бы, позволь я тебе умереть?
Дыхание перехватило, в горле встал ком. Сердце билось трудно, тяжело. Казалось, он весь наполнен бешенством и ненавистью, двинься – вырвется наружу, заставит убивать направо и налево, лишь бы избыть душевную боль.
– Я найду и отомщу, – пообещал Сенкевич.
– Найдешь, знаю, это тоже карты показали. А потом – уходи. У тебя все получится.
Роза поднялась, бесшумно шагнула в темноту.
– Останься, – тихо проговорил Сенкевич. – Пожалуйста, останься.
– Не могу. Ждут меня…
– Ты придешь еще? – по-детски жалобно спросил он.
– Нет, красивый. Больше меня не отпустят. Не жди, не тоскуй, не вини себя, прими как есть. Я люблю тебя. Прощай.
– Постой! Скажи, ты узнала его? Кто он? Кто тебя убил, Роза?..
Ответа не было: жемчужный свет истаял во мраке, цыганка ушла. Сенкевич рванулся было вслед, но не сумел пошевелиться, руки и ноги налились тяжестью, веки сами собой сомкнулись.
Он проснулся только поздним утром, долго вспоминал слова Розы, ее лицо, гадая, сон это был или видение. Повернувшись на бок, увидел на подушке пестрый прямоугольник – карту из Розиной странной колоды. На ней были нарисованы слившиеся в объятиях обнаженные мужчина и женщина. «Amatores»
[16]
, – гласила витиеватая надпись над их головами.
Глава тринадцатая
Дан
Дан быстро шагал по дороге, ведущей к монастырю святой Бригитты, – сегодня была ночь со среды на четверг, назначенная Настей для встречи. Сапоги оскальзывались на льду, в который превратилась дорожная грязь. Свет луны серебрил не присыпанный еще пеплом костров только что выпавший снег.
Приходилось спешить: с часу Дан должен был заступить в караул, патрулировать улицы Равенсбурга, охраняя жителей от вервольфа. Правда, от этих дежурств толку не было, ни разу не удалось выследить оборотня. Тварь обладала то ли удивительным чутьем, то ли очень острым слухом и обонянием – она до сих пор умудрялась избегать встречи с патрулем. Но Шпренгер, похоже, не терял надежды – впрочем, возможно, это была попытка отчаявшегося человека сделать хоть что-нибудь.
