Видимо, я достаточно приукрасила эту часть рассказа.
Орма по-саарски отдал честь в сторону неба.
— Я склоняюсь к тому, чтобы отпустить тебя без наказания, — продолжил Комонот, искоса поглядев на королеву, будто оценивая, как она относится к его великодушию. На лице ее была лишь усталость. — Мы обсудим необходимые меры на совете. Одинокий бунтарь не представляет для меня большой угрозы, спасибо отличной системе безопасности моих хозяев, но все же он нарушает договор и должен быть задержан.
Орма снова отдал честь и сказал:
— Ардмагар, могу я воспользоваться этой неожиданной аудиенцией и подать прошение наедине?
Комонот выразил согласие движением пухлых пальцев. Королева и ее придворные ушли завтракать, оставив ардмагара только с немногочисленной свитой саарантраи. Я тоже собралась уходить, но Орма задержал меня, взяв за локоть.
— Не могли бы вы отпустить и своих слуг тоже, ардмагар? — спросил Орма.
К моему изумлению, Комонот так и сделал. Орма, должно быть, выглядел особенно безобидно, несмотря на родство с известным мятежником.
— Все в арде, — сказал Орма. — Это связано с цензорами, и я не хотел…
— Не вижу, как твоя семья может опуститься еще ниже, — перебил ардмагар. — Побыстрее, если можно. Кажется, это тело без завтрака становится раздражительным.
Орма прищурился без очков.
— Цензоры преследуют меня уже шестнадцать лет: неустанно тестируют, наблюдают, тестируют повторно, саботируют мои исследования. Сколько еще это будет длиться? Когда они наконец убедятся, что я представляю собой ровно то, что полагается?
Комонот осторожно поерзал в кресле.
— Это вопрос к цензорам, ученый. Они выходят за пределы моей юрисдикции; более того, я не меньше, чем ты, нахожусь у них в подчинении. Так и должно быть. Их нейтралитет хранит нас, когда мы погружаемся в разум приматов.
— Значит, вы ничего не можете сделать?
— Ты сам можешь кое-что сделать, ученый: добровольно пойти на иссечение. Я себе уже назначил, отправлюсь почти сразу же по возвращении. — Он постучал пальцем по своей крупной голове, которой прилизанные волосы придавали сходство с камнем с налипшими водорослями. — Вычищу отсюда весь эмоциональный мусор. Эта мысль удивительно освежает.
Орма не посмел выдать тревоги; я надеялась, что крошечная жила, которая напряглась у него под челюстью, была видна только мне одной.
— Это мне не подходит, ардмагар. Они неизбежно удалят и воспоминания, а это повредит моим исследованиям. Но что, если я поймаю Имланна? — Орма, похоже, не знал, когда надо остановиться. — Возможно, это докажет мою верность или поставит государство в долг…
— Государство не возвращает долги таким образом, как тебе хорошо известно, — перебил Комонот.
От того, как он торопился, я встрепенулась. Это точно было вранье.
— Базинда не должны были пускать к нам, но он здесь, — рявкнула я. — Эскар ясно сказала, что этим оказали услугу его матери, которая сдала своего мужа.
— Я не помню такого случая, и он, конечно, не является принятой линией поведения, — отрезал Комонот предупреждающим тоном.
— Серафина, — сказал Орма, почти коснувшись ладонью моей руки.
Но я проигнорировала его. Я еще не закончила.
— Хорошо. Зовите это исключительными обстоятельствами, но неужели нельзя сделать исключение и для моего дяди, который не совершил ниче…
— Ученый Орма, кто это? — воскликнул ардмагар, резко поднимаясь на ноги.
Я повернулась к дяде, раскрыв рот. Глаза его были зажмурены, пальцы сложены под подбородком, будто он молился. Орма глубоко вдохнул через нос, открыл глаза и сказал:
— Серафина — дочь моей безымянной сестры, ардмагар.
Комонот пугающе выкатил глаза.
— Нет… Не с этим…
— Да, с ним. С человеком К…
— Не произноси его имя, — приказал ардмагар, вдруг обратившись в самого бесстрастного из саарантраи. Мгновение он помедлил, размышляя. — Ты доложил, что она умерла бездетной.
— Да, доложил, — сказал Орма. Сердце мое дрогнуло вместе с его голосом.
— Цензоры знают, что ты солгал, — проницательно заметил ардмагар. — Вот она, метка на тебе. Вот почему тебя не отпустят. Странно, что об этом не доложили в Кер.
Орма пожал плечами.
— Как вы сказали, ардмагар, цензоры вам не подчиняются.
— Они нет, а вот ты — да. С этого момента твоя исследовательская виза отозвана, саар. Ты вернешься на родину и поставишь себя в очередь на иссечение. Неявка к хирургам в течение недели приведет к объявлению magna culpa. Все понятно?
— Да.
Комонот оставил нас. Когда я повернулась к Орме, во мне так кипели гнев, ужас и горе, что мгновение я не могла говорить.
— Я думала, он знает! — воскликнула я. — Эскар знала.
— Эскар раньше была цензором, — тихо сказал Орма.
Я всплеснула руками в бессильном отчаянии, шагая вокруг него; Орма стоял очень-очень неподвижно, глядя в никуда.
— Прости, — сказала я. — Это я виновата. Я всегда все порчу, я…
— Нет, — ровно перебил Орма. — Я должен был отослать тебя из комнаты.
— Я подумала, ты хочешь меня представить, как представил Эскар!
— Нет. Я задержал тебя, потому что… Хотел, чтобы ты была здесь. Я думал, это поможет. — Он выпучил глаза, ужаснувшись самого себя. — Они правы. Эмоциональный ущерб уже непоправим.
Мне так сильно хотелось коснуться его плеча или взять за руку, чтобы он почувствовал, что не одинок в мире, но нельзя было этого делать. Орма бы стряхнул мою руку, как комара.
И все же он взял меня за локоть и хотел, чтобы я осталась. Едва сдерживая слезы, я спросила:
— Так ты отправишься домой?
Он посмотрел на меня так, будто у меня голова отвалилась.
— В Танамут? Ни за что. Нет, для меня это не просто вопрос вычищения эмоционального мусора. Болезнь въелась слишком глубоко. Они вырежут все воспоминания о Линн. Все воспоминания о тебе.
— Но ты будешь жить. Magna culpaозначает, что если тебя найдут, то могут сразу же убить. — Папу бы удар хватил от того, сколько раз за сегодняшнюю ночь я уже играла в юриста.
Орма поднял брови.
— Если Имланн сумел прожить на юге шестнадцать лет, думаю, хоть сколько-нибудь и я продержусь. — Он повернулся, чтобы уйти, но потом передумал. Снял серьгу и снова отдал мне. — Она еще может тебе понадобиться.
— Пожалуйста, Орма, я уже и так втянула тебя в такие неприятности…
— …что дальше уже некуда. Бери. — Он испепелял меня взглядом, пока я не повесила серьгу обратно на грудь. — Ты — все, что осталось от Линн. Ее собственный народ отказывается даже произносить ее имя. Я… я ценю твое существование.
