— Погодите, принцесса, — вставила Милли. — Сначала посмотрим, что с рукой. — Оказалось, надо накладывать шов, и они позвали собственного хирурга королевы. Тот прописал сливового бренди, а потом еще, пока я не проглотила один за другим три стакана. Казалось, у меня иммунитет к его притупляющему чувства действию, поэтому он наконец сдался и зашивал меня, цокая языком на мои слезы и вслух сокрушаясь, что я недостаточно пьяна. Я ждала, что девочки отвернутся, но нет. Они ахали, хватались друг за друга, но следили за каждым стежком и движением иглы.
— Можно спросить, как это вышло, госпожа концертмейстер? — спросил хирург, флегматичный старик без единого волоса на голове.
— Она упала, — поспешно заявила Глиссельда. — На острый… предмет.
— В подвале, — добавила Милли, что наверняка сделало рассказ еще более правдоподобным. Хирург закатил глаза, но поленился расспрашивать дальше.
Как только девочки прогнали его, Глиссельда помрачнела.
— Как это случилось?
Судя по всему, алкоголь наконец ударил мне в голову: из-за бренди, потери крови и пропущенного ужина комната поплыла перед глазами. Как мне ни хотелось солгать — не могла же я сказать, что это сделала родная мать Глиссельды — правдоподобной альтернативы в голову не приходило. Но, по крайней мере, уж о принцессе Дион я решила умолчать.
— Вы слышали сплетню о том, что я… саар?
Не приведи Небо, она слышала другие слухи.
— Чепуха, — сказала принцесса, — и совершенно необоснованная.
— Мне еще не пускали кровь. И кое-кто… э-э-э… особо ревностный, решил сделать это собственнолично.
Глиссельда вскочила на ноги, кипя от негодования.
— Разве не этого мы надеялись избежать?
— Именно, принцесса, — покачала головой Милли и поставила чайник.
— Серафина, ужасно, что дошло до такого, — сказала принцесса. — Как задумывала я…
— И Люциан, — вставила Милли, которой, видимо разрешалось прерывать вторую наследницу.
Глиссельда кинула на нее раздраженный взгляд:
— Если ты собираешься придираться, то нам подсказал один из его порфирийских философов. В общем, как задумывалось, нас всех должны были проверить, всех, от бабули до самого последнего поваренка, знать и простолюдинов, людей и драконов. Это было бы справедливо. Но кое-кто из вельмож и сановников начал громогласно возмущаться. «Мы должны быть исключением! Мы уважаемые люди!» В итоге обязаны провериться только простолюдины и те из придворных, кто не провел здесь двух лет… и видишь, чем кончилось, Милли? Кого-то проверяют силой, а этот подлец Апсиг выкрутился без единой царапины.
Глиссельда продолжала сердиться, но я не могла сосредоточиться на ее словах. Комната качалась, будто палуба корабля. Я уже порядком опьянела, и мне казалось, что голова вот-вот отвалится, потому что ее слишком тяжело было держать. Кто-то что-то сказал, но понадобилась пара минут, чтобы слова проникли в мое сознание:
— Надо по крайней мере переодеть ее в чистое платье, пока не вернулась дама Окра.
— Нет-нет, — сказала я — или собиралась сказать. Намерения и действия оказались забавно размыты, а здравый смысл словно бы вовсе ушел на боковую. В спальне Милли стояла высокая ширма, разрисованная плакучими ивами и водяными лилиями, и я позволила себя за нее затолкать.
— Хорошо, но сменить нужно только верхнее платье… — Слова плыли через экран, как неторопливые, ленивые пузырьки.
— Кровь так и хлестала, — возразила Милли. — Наверняка и нижнее запачкалось?
— Никому нельзя видеть, что под ним… — начала я как в тумане.
Глиссельда высунула голову из-за края лакированной ширмы, я ахнула и едва не опрокинулась, хотя была еще одета.
— Уж нам-то можешь не рассказывать, — прощебетала она. — Милли! Верхнее и нижнее!
Милли принесла самую мягкую и белую сорочку, какую я когда-либо держала в руках. Ужасно хотелось ее надеть, и это еще сильнее заглушило голос разума. Я начала раздеваться. Девушки на другом конце комнаты принялись спорить о цвете платья; по-видимому, цвет моего лица и оттенок волос требовали сложнейших вычислений. Я хихикнула и начала объяснять, как решить квадратное уравнение цвета лица, хотя и сама не могла толком вспомнить.
И вот, когда я уже совсем освободилась от одежды — и от здравого смысла вместе с ней, — у меня за спиной Глиссельда сунула голову за ширму:
— Приложи-ка вот это алое, посмотрим… ой!
Ее вскрик на мгновение снова сделал мир вокруг меня кристально четким. Я повернулась к ней лицом, держа сорочку Милли перед собой, будто щит, но она уже исчезла. Комната пошатнулась. Она видела полосу серебряной чешуи у меня на спине. Я прижала ладонь ко рту, чтобы сдержать рвущийся наружу крик.
Послышался торопливый шепот в два голоса; писклявый от ужаса — Глиссельды, спокойный и рассудительный — Милли. Я рванула сорочку вниз через голову, едва не разорвав ее по шву в спешке, потому что никак не могла понять, где все мои конечности и как ими орудовать, а потом скрючилась на полу, смяв собственное платье в комок и прижав его ко рту, потому что слишком громко дышала. В агонии я ждала, что они скажут.
— Фина? — позвала наконец принцесса Глиссельда, постучав в ширму так, будто это была дверь. — Там у тебя что… верига?
Мой затуманенный мозг не смог вникнуть в смысл ее слов. Где у меня верига? Я едва не ответила «нет» чисто рефлекторно, но к счастью удержалась, поняв, что она предлагает мне выход из положения, если только у меня выйдет его осознать.
Мне удалось промолчать, а слезы струились по щекам неслышно. Сделав глубокий вдох, я дрожащим голосом спросила:
— О чем вы?
— О твоем серебряном поясе.
Я поблагодарила всех святых на Небесах и их собак тоже. Она не поверила своим глазам. И правда, ведь безумно думать, что видишь драконью чешую на человеческой плоти? Должно быть, это что-нибудь другое, что угодно. Я кашлянула, чтобы очистить голос от слез, и сказала так беззаботно, как только могла:
— Ах, это. Да. Верига.
— Для какого святого?
«Какого святого… какого святого…» Ни единый святой не желал приходить в голову. К счастью, вмешалась Милли:
— Моя тетя носила на ноге железный браслет для святого Витта. Это помогло: она больше никогда не сомневалась.
Я закрыла глаза — производить связные мысли было легче, когда зрение не отвлекало, — и впрыснула капельку истины:
— В день моего благословения моей покровительницей оказалась святая Йиртрудис.
— Еретичка? — ахнули обе. Такое ощущение, что никто никогда и не знал, в чем состояла ересь святой Йиртрудис, но это, судя по всему, не считалось существенным. Сама идея ереси внушала достаточный ужас.
— Священник сказал, что Небеса имели в виду святую Капити, — продолжала я, — но с того самого дня я должна носить серебряный пояс, который… э-э-э… отражает от меня ересь.
