Деревянное изображение мисс Антверп висело над дверью, как фигура на носу корабля; легкая улыбка на ее лице как бы удостоверяла, что она довольна, очень довольна тем, что сталось с ее детищем. «Мотылек» был одним из самых модных танцев, и Линда видела, как все больше юношей и девушек торопятся в зал, под вырезанное из дуба лицо неудачливой застройщицы: железнодорожники, так и не отмывшиеся от копоти своих паровозов; случайные проезжие с недокуренными сигарами, заткнутыми за шляпные ленты; мужчины в костюмных брюках и подтяжках, с алчно обслюнявленными губами — наверное, те самые, о которых Шарлотта говорила, что они будут тянуть электричество дальше, в поле, «чтобы потом спекульнуть». «Они спекулянты», — произнесла Шарлотта так многозначительно, что Линде стало завидно, как много знает ее подруга. Вентиляторы, подвешенные к потолку, гнали душный воздух на головы танцевавших, и в большом зале быстро повышался градус страсти — по крайней мере, у мужчин, потому что даже Линда видела, как все сильнее распаляются с наступлением ночи лица девушек.
— Вот и статья готова, — сказала Шарлотта, строча в блокнот. — Все есть: и бутлегеры, и дебош, и девушки по сходной цене.
Линда видела, как толстяк в слишком тесной для него шляпе утащил девушку с золотистыми глазами на улицу, под свет факелов. Она била кулаками по его заплывшей жиром груди, но он только улыбался, и, кажется, никто не заметил, что девушка вовсе не хотела с ним идти. Другая, с острым носом, задыхалась в чьих-то волосатых лапах. Еще одна, прикрыв лицо платочком с вышитой на нем фиалкой, совала себе в рукав несколько монет. В углу толпа парней окружила девушку с неправильным прикусом и дешевым жестяным крестиком на шее.
— Пойду я, — сказала Линда.
— Подожди, я только начинаю.
Линда выбралась из кустарника, и тут Шарлотта взяла ее за плечо и сказала:
— Посмотри-ка вон туда.
Линда взглянула туда, куда указывал палец Шарлотты, и уже хотела было ответить: «Хватит с меня!» — когда заметила в толпе щуплый силуэт Эдмунда.
Волосы его были зачесаны за уши, накрахмаленный воротничок стоял совершенно прямо, но больше, чем он сам, поражала его дама: его держала в своих руках Карлотта, которая уже успела переодеться в смокинг и воткнуть за ухо белую розу. Завиток волос, приклеенный помадой к ее скуле, был похож на полоску кожуры чернослива, Эдмунд прижимался к ней, как маленький мальчик прижимается к матери, его пальцы ухватились за лацканы ее смокинга, а руки Карлотты удерживали его лицо на ее пышной груди. Карлотта сняла очки с переносицы Эдмунда и засунула их себе за блузку. Они двигались по кругу, и растерянное, почти слепое без очков лицо Эдмунда то поднималось, то опускалось в такт с ее грудью. Скрипач играл вальс, и через несколько тактов Линда узнала мелодию — это была «Лейпцигская фантазия», одна из любимых вещей Дитера. Рот Эдмунда шевелился, как будто он пел для Шарлотты.
Танцующих пар становилось все больше, они толкались руками, плечами, музыка играла все быстрее, туфельки и башмаки топали все сильнее, подолы платьев шуршали все громче, чулки рвались, не доживая до утра. Гремели дешевые деревянные бусины, срывавшиеся с ниток, девицы одна за другой принимались за свое ночное ремесло и вместе со своими кавалерами покидали фабрику и скрывались в кустах, на задних сиденьях машин, за пнем старого срубленного дуба, а те, кто совсем не стеснялся, ложились прямо на землю. Лацкан смокинга Карлотты блестел в темноте, ее большая рука лежала уже на спине Эдмунда, и, кружась в танце, они приблизились к окну, закрытому кустами; на одном из тактов мелодии Карлотта повернулась, белая роза за ухом очутилась в нескольких футах от Линды, и ей показалось, что шип этой розы пронзил ей сердце.
Эдмунд был совсем рядом, по другую сторону стекла, жирно блестел его подбородок, плечи развернулись под скромным костюмом. Одной ладонью, прямо через смокинг, он держал грудь Карлотты и неумело тискал ее; Карлотта улыбалась — не от удовольствия, а оттого, что работа наконец закончилась. Лицо Эдмунда побелело, и Линда понимала: ничто в мире не сможет вывести его из этого мечтательного состояния. В душном воздухе шелковой фабрики брат Линды был совсем другим, совершенно незнакомым ей человеком.
— Все они одинаковые, — бросила Шарлотта.
Танец продолжался, Эдмунда с Карлоттой вальс унес от окна, и Линда уже не могла различить их в толпе. Но в здании шелковой фабрики было полно девушек из Энсенады и мужчин, готовых платить, приезжих из Ошен-Бич, Левкадии, Риверсайда, деревенских с обратной, пустынной стороны горы Паломар. Здесь они были чужие, ревущие дизельные моторы их грузовиков распугивали с полей зайцев, они требовали, чтобы через их деревню прошла асфальтированная дорога до самого пирса, и швыряли из окон машин на обочину всякий мусор: не далее как сегодня утром Линда подобрала пустую консервную банку, зеленую стеклянную бутылку из-под минеральной воды, травленное кислотой блюдо, разрисованное ветками земляничного дерева, пустую коробочку из-под таблеток доктора Роуза; эти таблетки с мышьяком обещали излечение слабого телосложения и кожных заболеваний любого происхождения. Кто приезжал по этой дороге в Приморский Баден-Баден, кто просто проезжал мимо, и вот однажды по ней к Эдмунду пришла Карлотта. Почему он не рассказывал Линде о шелковой фабрике? Сидя в кусте у окна, она чувствовала, как в душе ее растет досада. Музыка все играла, Эдмунд с Шарлоттой совсем затерялись в море танцующих — партнеров, любовников, продавцов, покупателей («Совсем как на цветочном рынке», — заметила Шарлотта), — и Линда, которая до сегодняшнего вечера была уверена, что это она должна хранить свои секреты от мира, а не наоборот, вдруг почувствовала, как в груди у нее что-то сжалось, и разрыдалась. Линда вылезла из куста и пустилась вниз по холму, мимо тяжелых фермерских башмаков и платьев из дешевых тканей, продававшихся по бросовым ценам. Она бежала, раскинув руки, рыдания душили ее, ладонью она задела какого-то мужчину, тот сказал: «Поосторожней, мисс», какая-то девица взвизгнула: «Чего толкаешься?» Внутри у Линды все горело, спина, наоборот, мерзла, под мышками и между ног было влажно от пота, ей было жарко, душно, тошно. Какая-то незнакомая женщина своим длинным пальцем с наманикюренным ногтем зацепила ее за волосы, они распустились, тяжелой мокрой волной упали ей на затылок, свесились с лица; Линда, не помня себя, мчалась домой и горячо молилась Богу Валенсии, — пусть сделает так, чтобы она поскорее забыла этот вечер, пусть она будет думать, что все это лишь дурной сон, а не видение будущего. Она неслась мимо компаний, распивавших текилу, перескакивала через скамейки, мимо людей, нестройно певших у костров, громко кричала: «Хватит! Хватит!» — и летела, раскинув руки, расшвыривая ногами картонные коробки, старые газеты, алюминиевые ложки, такие дешевые, что их не жалко было бросить здесь, вместо того чтобы нести домой. Она понимала, что на нее смотрят, но они не знали, кто она такая. А может, у них была своя правда — она знали, что мужчины и девушки живут именно так; может быть, все, кроме Линды Стемп, давно знали это. Она бежала бы так, не останавливаясь, до самого «Гнездовья кондора», где самым громким звуком был шум океана, а единственным мусором — пустые ракушки от мидий: где в тесном доме живет Брудер, ждет ее, сидя на своей постели, и сегодня наконец заключит в свои объятия. Склон холма был крутой, ее прямо несло к подножию, она совсем потеряла равновесие, чуть не полетела лицом вперед, и вдруг ее рука наткнулась на человека, который появился будто из ниоткуда, пальцы зацепились за кожаный шнурок на шее, сорвали с нее коралловую подвеску, и тут Брудер поймал Линду, погладил по голове и оба произнесли: «А что это ты здесь делаешь?»
