— Не понимаю, зачем тебе нужно это вранье! Ты хочешь
сказать, что не помнишь, кто прострелил тебе ногу?
— Нет. Я честное слово не помню. Наверное это был
несчастный случай А в общем, это не имеет значения. Объясни лучше, как я сюда
попала. У меня очень сильно болит и кружится голова. Я плохо соображаю.
— Хватит! — Яков вскочил и отвесил мне довольно
крепкую, пощечину.
Я вскрикнула.
— Хватит! Запомни, девочка, я не из тех, перед кем можно
ломать комедию. Я не из тех! Я вообще не понимаю откуда ты взялась и что тебе
от меня надо. Именно это я и хочу выяснить.
Я всхлипнула, словно маленькая девочка, и, не выдержав,
тихонько заплакала.
— Я хочу домой… Я хочу уехать к себе домой…
— Куда?
В свою деревню… Я помню свой адрес. Яков, отправь меня,
пожалуйста, домой. Ну, пожалуйста! Я больше не хочу жить в Москве, потому что.
не люблю ее! Я ненавижу Москву! Она очень жестокая, она для жестоких людей. А я
не такая, я добрая. Я деревенская. У нас в деревне все добрые, потому что у нас
там делить нечего. Я согласна надеть кирзовые сапоги, телогрейку и работать на
поле. Я и корову могу подоить при необходимости… Отправь меня домой. Я больше
никогда в жизни не вернусь в Москву. Я тебе обещаю.
У меня началась самая настоящая истерика. Я стала бить
кулаками в глухую жесткую стенку.
— Я больше тут не могу! Я хочу домой! Я устала бояться!
Меня насторожила тишина. Я посмотрела на Якова и увидела,
что он набирает в шприц какое-то лекарство.
— Что это? Зачем? — с ужасом прошептала я.
— Я хочу дать тебе снотворное.
— Зачем? Я не хочу снотворное. Я хочу в свою деревню.
— Вот во сне и побываешь в своей деревне. Походишь в
кирзовых сапогах, поработаешь на картофельном поле, подоишь корову,
потреплешься с односельчанами о прошлогоднем урожае…
— Не надо снотворное! — Я с ужасом смотрела на
шприц в руках Якова и думала — сейчас он сделает мне укол, я закрою глаза и
усну навеки. Возможно, в шприце не снотворное, а яд, и этот человек хочет меня
убить. Просто уколоть и убить…
— Не надо, — взмолилась я. — Не надо. Я знаю,
что могу не проснуться. Я знаю…
Но Яков был непреклонен. Он набрал лекарство в шприц и
подошел ко мне совсем близко. Я хотела было подняться, но почувствовала острую
боль в ноге.
— Ложись на живот или на бок.
— Нет!
— Ложись, я сказал…
— Нет! — Я затрясла головой. — Нет! Ты хочешь
меня убить! Я знаю, что ты хочешь меня убить! Я не проснусь! Я больше никогда
не проснусь!
— Не говори ерунды, — спокойно сказал Яков. —
Мне незачем тебя убивать. Ты нужна мне живая.
— Нужна?
На лице Якова появилась злобная гримаса.
— Ты единственный свидетель и должна выступить на суде.
— Я — свидетель? Чего?
— Свидетель того, как погибла моя жена.
— Твоя жена?! Но я ничего не видела.
— Не знаю, может ты держишь меня за дурака и ломаешь
комедию. Наверно ты выбрала именно такую тактику. Но ты нужна мне в суде. Я не
могу убить единственного свидетеля, запомни это.
— Но ведь я ничего не видела.
— Моя жена была большой любительницей по части выпить.
Бороться с ней не имело смысла. В последнее время на почве пьянства у нее
начиналась белая горячка, и тогда она сама не ведала, что творила. Недавно
напилась до такой степени, что, когда я приехал домой, она стала кричать, что я
совершенно не уделяю ей внимания, что ей скучно жить, достала пистолет и
пыталась учинить суицид.
— Что учинить?
Суицид. Покончить с собой. У нее психика была нарушена. Она
уже состояла на учете у психиатра, у нее был свой психоаналитик. Ты что, не
знаешь, что у всех пьющих нарушена психика?!
— У нас в деревне все мужики пьющие…
— Значит твоя деревня с ярко выраженными психическими
отклонениями. Значит у тебя одни психи живут.
— Психи?!
— Так вот, моя жена устала от роскоши. Ей стала сниться
деревня, из которой она приехала.
— Ты женился на деревенской?
— Наверно, это была моя ошибка. Я женился на
деревенской. Как говорится, из грязи — в князи. Когда чересчур нажиралась, тоже
мне орала, что корову доить умеет. Что ей все надоело, что лучше уж надеть
резиновые сапоги, повязать косынку и уйти на кукурузное поле.
— Куда уйти?
— На кукурузное поле. А что тебя так удивляет?
— У нас нет кукурузного поля. Только картофельное…
— А у нее было кукурузное. Получается, у каждой деревни
— свое поле. Ты картошку собирала, а она кукурузу. Суть не в этом. Суть в том,
что она как была пьющая деревенская баба, так ею и осталась. Я не смог сделать
из нее человека. Нельзя бабу из дерьма вытаскивать. Придет время и ее в это
дерьмо опять тянуть будет. Говорят, это корнями называется. Короче, у моей жены
чердак снесло, и она сама себя застрелила. Пистолет, наверно, тайком от меня
купила.
— Но я ничего не видела, — уже в который раз
повторила я.
— А на суде ты будешь говорить, что все видела!
Скажешь, что ты подруга моей жены, приехала к ней в гости из древни.
Подтвердишь, что Зоя страшно пила… Если ты на суде что-то сделаешь не так или
скажешь, что у тебя с ногой, я убью тебя прямо в зале суда. Мне уже терять
нечего…
Неожиданно Яков взял меня за подбородок и притянул к себе. Я
с ужасом посмотрела на шприц, который он держал в другой руке, и заплакала.
— А теперь говори правду! Как ты очутилась в моей
машине? Кто тебя подослал? На кого ты работаешь?!
— Ни на кого я не работаю… — жалобно простонала
я. — Я приехала из деревни…
— Пристрелю! Быстро отвечай! Как ты очутилась в моей
машине?!
— Не знаю… Честное слово. Я ничего не помню. Покажи
меня врачу. Вера Анисимовна сказала правильно. Наверное я очень сильно
ударилась головой, когда падала. Меня мутит. Я думаю, что у меня сотрясение
мозга.
— При сотрясении мозга память не теряют.
— Но я не знаю, что с мной случилось. Мне кажется, что
я пережила что-то страшное…
— И что же такое страшное ты пережила? — Хитрые
глаза Якова сузились.
