— Не помню. Думаю, что я пережила какой-то шок, нервное
потрясение.
— Ну вот, сейчас поспишь и все вспомнишь!
— Я хочу домой…
— Нет, милая, насчет дома тебе пока придется забыть. В
этом году соберут картофельный урожай без тебя. Ты будешь ждать суда. Мне нужно
списать смерть жены.
— А где я буду ждать суда?
— В этой комнате.
— В этой комнате?! — Я чуть было не потеряла
сознание.
— А что тебе не нравится?
— Но ведь здесь нет окон!
— Зачем они тебе?
— Странный вопрос. Странно спрашивать, зачем человеку
окна, из которых идет дневной свет. Господи, как же здесь страшно! Похоже на тюрьму.
— Милая, да ты просто никогда не сидела в тюрьме! Если
хочешь, могу устроить. Это не сложно. Пара пустяков. Нет ничего легче, чем
посадить человека в тюрьму, а особенно в такой стране, как наша, где у человека
нет вообще никаких прав. Хочешь, я тебя обвиню в смерти моей жены? Хочешь,
скажу, что ты ее застрелила?
— Что?!
— Что слышала. Тогда не рыпайся и делай все, что я тебе
говорю. Ложись на живот или на бок.
Шприц, который держал Яков, был уже совсем близко, но я не
двигалась и в упор смотрела на мужчину, с которым так не кстати свела меня
судьба. Яков не стал больше ждать и воткнул мне шприц прямо в здоровую ногу. Я
вскрикнула, но уже в следующее мгновение мне вдруг стало спокойно, все
безразлично — хорошо. Яков аккуратно положил меня на кровать и прикрыл одеялом.
— Уйти она собралась… — ворчал Яков и мне казалось, что
говорит он откуда-то издалека, хоть был совсем рядом. — Твоя одежда была в
крови. Вера Анисимовна сожгла ее в камине. На тебе одни трусы и бинты. И куда
ты собралась в таком виде?!
Я улыбнулась и пыталась поднять голову, чтобы посмотреть, во
что я одета, но у меня ничего не получилось. Я вдруг подумала, что я почти
голая перед незнакомым мужчиной и что этому мужчине совсем не нужна моя нагота.
А еще я подумала о джинсовом костюме, который сожгла Вера Анисимовна, о том,
что этот костюм я должна вернуть Галине, ведь я обещала. Увижу ли я теперь
Галину? Если и увижу, то когда?
Моя голова тяжелела с каждой минутой, глаза слипались. Тело
становилось легким, почти невесомым, но самое странное — мне захотелось любви.
Постыдной, неприличной любви. Прямо как тогда, ночью, на капоте Сашиного
«Мерседеса»… Ночь, лес и два совокупляющихся тела…
— Яков… Яков… — позвала я и почувствовала, как
пересохли мои губы. Еще немного, и я уже не смогу издать ни единого
звука. — Яков, останься со мной… Если бы ты знал, как я хочу тебя…
Яков устало улыбнулся и вышел из комнаты, громко хлопнув при
этом дверью.
— Дурак, — с трудом простонала я. — Какой же
дурак! Его женщина хочет, а он ушел. Вот и пойди, пойми этих мужиков…
Мне снился Александр, то, как он лихорадочно меня раздевал.
Как закрыл мой рот поцелуем. Его руки нежно касались моего тела, двигаясь все
ниже и ниже… Они касались каждого моего изгиба, и я чувствовала сладкое
возбуждение, оно разливалось по всему телу… Мы двигались с ним в одном ритме
пока не произошел мощный одновременный взрыв, который бросил нас в пучину
мощного экстаза. Я полулежала на капоте «Мерседеса». Сашка тяжело дышал и все
еще сжимал меня в своих объятиях. Он не желал отпускать меня и мысленно молил о
том, чтобы это блаженство длилась вечно. А я… Я чувствовала не испытанную ранее
невесомость и никак не могла поверить, что тело другого человека способно
приносить такую неописуемую радость. Затем мы опять занялись любовью и на этот
раз мне было еще лучше. Я занималась любовью и думала о том, что мы совершено
чужие и очень разные. Этот мужчина не принадлежит мне, а я не принадлежу ему.
Наверное вообще крайне редко бывает, чтобы мужчина принадлежит только одной
женщине, а женщина принадлежит только одному мужчине. Я для него просто
очередная победа на любовном фронте, впрочем, как и он для меня… Возможно, мы
никогда больше не увидимся, останутся только воспоминания. Господи, и кто
только придумал эти воспоминания, кто их только придумал! Воспоминания от слова
помнить, а помнить можно, как хорошее, так и плохое… Но это будут очень хорошие
воспоминания, потому что мне было очень хорошо.
Глава 8
Прошел ровно месяц.
Целый месяц я ни разу не выходила из комнаты, в которой не
было окон, и ни разу не видела Якова. Я общалась только с вежливой и заботливой
Верой Анисимовной, которая делала мне перевязки и подкармливала всякими
печеными вкусностями. Мы подолгу беседовали о моей прошлой жизни, но как только
доходили до того момента, как я приехала покорять Москву, беседа прекращалась.
Я упорно повторяла, что ничего не помню. Со временем домработница безоговорочно
поверила в мою амнезию. Она рассказала, что Яков Владимирович похоронил жену,
что ему тяжело, он очень страдает.
Сказать, что мне было в этой комнате плохо, значит ничего не
сказать. Меня кормили, за мной ухаживали, мне давали свежие газеты и самые
модные женские журналы, но… в этой комнате не было окон.
Временам на меня нападала хандра, я плакала, опускались
руки. Вера Анисимовна уговаривала меня не расстраиваться, дождаться суда,
уверяла, что после суда меня сразу отпустят на волю.
Время шло медленно. Каждый день тянулся долго, долго. Меня
по-прежнему держали в комнате без окон в ожидании какого-то непонятого суда…
Порой мне казалось, что я нахожусь в этой комнате уже год,
что никакого суда и вовсе не будет, что впереди нет никакого просвета. В один
из таких унылых, ничем непримечательных дней в комнату вошла домработница с
какой-то одеждой в руках и с тревогой посмотрела на меня.
— Анжелочка, ну как ваше самочувствие? Вы что-нибудь
хотите?
— Хочу.
— Что?
— Я хочу умереть…
— Не говорите глупостей, — испуганно произнесла
женщина. — Вы такая молодая, такая красивая. У вас вся жизнь впереди. Я
серьезно спрашиваю. Вы что-нибудь хотите?
— А я серьезно вам отвечаю. Я хочу уснуть и никогда не
проснуться… Я хочу, чтобы Яков меня убил, но только не держал в этой комнате
без окон. Я хочу, чтобы эта страшная полоса жизни закончилась, а еще… еще я
хочу домой. Я хочу к маме. Вера Анисимовна, а Яков часто закрывал здесь свою
жену ?
— Иногда. — Видимо, эта тема была женщине
неприятна, и она опустила глаза.
— Зачем ?
— Она очень сильно пила…
— И что, разве за это можно такое творить с женщиной?!
