— Надо, деточка моя. Надо…
Меня повалили на землю и стали бить ногами. Мужчины били
вполне профессионально, нанося сильнейшие удары и не оставляя при этом следов.
Я не знаю, сколько времени это продолжалось. Возможно, совсем немного, а
возможно, целую вечность. Когда мои мучители закончили свою работу, Тамара
поставила мне на грудь ногу, обутую в острую супермодную туфлю, и со
злорадством произнесла:
— А теперь внимательно меня слушай, дура деревенская.
Запомни раз и навсегда, я сохранила тебе жизнь, и ты должна мне быть
благодарна. Чтобы я никогда тебя больше не видела и ничего о тебе не слышала!
Даю тебе ровно двадцать четыре часа, чтобы ты уехала в свою деревню, навсегда
покинула Москву. Навсегда. Если ты еще когда-нибудь появишься у дома Якова, то
знай, пощады не будет. Когда я увидела тебя в первый раз, я сразу поняла, что
ты не глупая девушка и все понимаешь с полуслова. Поэтому, дорогая, старайся
быть послушной девочкой и ни мне, ни Якову не попадайся на глаза. А за то, что
я немного поучила тебя уму-разуму на городской свалке, ты на меня зла не держи.
Это чтобы ты не забывала о том, что не все коту масленица. Москва слезам не
верит. Езжай на вокзал и проваливай в свою деревню. Если я узнаю, что ты осталась
в Москве, жди новых проблем. И еще, девочка моя. Ты помнишь, что я тебе
говорила по подводу знакомства с сантехником. Имей в виду. Это предложение
остается в силе. Правда, я ничего конкретного тебе не обещаю. Потому что не
каждый московский сантехник захочет залезть на деревенскую бабу…
Вытащив из сумочки две стодолларовые купюры, Тамара бросила
мне их на грудь и, помолчав несколько секунд, продолжила:
— Это я с тобой еще благородно поступаю. Думаю, что
этих денег вполне хватит, чтобы добраться до твоей деревни. И еще… Если
вздумаешь сунуться к ментам, знай, что тебя уже больше нет.
Не убирая своей туфли с моей груди Тамара вновь достала из
сумочки пудреницу, припудрила носик и аккуратно подкрасила губы.
— Сегодня я с Яковом иду в ресторан. Он говорит, что я
всегда потрясающе выгляжу. Особенно ему нравится цвет моей помады. Он сам мне
его подобрал и сам всегда мне ее покупает.
Она одарила меня взглядом, полным презрения, и вместе со
ждавшими ее мужчинами направилась к дороге, где стоял ее джип.
Глава 12
Некоторое время я лежала молча и не шевелилась. Подошла
какая-то женщина, села рядом со мной и вылила мне на лицо немного воды. Затем
протянула мне грязную бутылку и предложила немного выпить. Я яростно замотала
головой и попробовала встать.
— Ты как? — голосом, полным сочувствия,
поинтересовалась бомжиха.
— Паршиво.
— Выпей воды.
— Спасибо, не хочу.
— Может, тебе принести что покрепче?
— Нет. Спасибо.
Я села и придирчиво оглядела свое тело. Как ни странно, на
нем не было ни единого синяка, только сильно болели внутренние органы. Ничего
не скажешь, работали профессионалы. Не выдержав, я громко заревела, меня
трясло, как в лихорадке. Казалось, каждая клеточка моего тела посылает мне
сигнал бедствия. Я чувствовала себя униженной, растоптанной и страшно
подавленной. Застонав, я встала на колени, подобрала две стодолларовые бумажки
и сунула их в карман. Я возненавидела собственную жизнь и искренне сожалела,
что до сих пор жива, уж лучше бы я умерла. Я чувствовала, как сильно обнажились
мои нервы.
— Тебе больно? — напомнила о себе сидящая рядом
женщина.
— У меня на душе больно…
— Я хорошо знаю, что это такое. У меня тоже часто душа
болит.
Я посмотрела на грязную женщину и растерянно пожала плечами.
От нее страшно разило. У нее были заплывшие глаза, пересохшие и потрескавшиеся
до крови губы… Такие женщины годами не смотрятся в зеркало и совершенно не
переживают по поводу того, как они выглядят. Они не пользуются косметикой и не
нуждаются в креме… Такие женщины уже давно не женщины. А так, их жалкое
подобие. Жалкое, грязное и крайне неприятное… В другой ситуации я бы не смогла
сидеть с нею рядом, убежала. В другой ситуации… В другой, но только не в этой.
— Откуда ты можешь это знать? Откуда ты можешь знать,
что такое душа? — спросила я. Сознание мое туманилось.
— У каждого человека есть душа. И у тебя, и у
меня, — совершенно спокойно сказала женщина.
— Но как она может у тебя болеть?
— Точно так же, как у тебя. Ведь мы с тобой очень
похожи.
— Но чем?
— Мы обе — женщины. Вернее, мы обе родились на этот
свет женщинами, нам суждено прожить сложную женскую жизнь. Мы отличаемся тем,
что ты зависима. Ты принадлежишь не себе.
Ты принадлежишь тому миру, в котором живешь. А я свободна. Я
свободна, у меня нет ни зависимости, ни ограничений. Ты никогда меня не
поймешь, потому что ты никогда не жила на свободе.
— Что хорошего в твоей свободе? И для кого или от кого
тебе нужно быть свободной? И что именно ты подразумеваешь под словом свобода?
Что?
Я принялась перебирать подол платья, стараясь найти более
чистое место, чтобы вытереть заплаканное лицо.
; — Свобода, она и есть свобода, — сказала мне
женщина. — Она не может быть ни хорошей, ни плохой. Она засасывает быстро
и из нее уже нельзя выбраться. Правда, бывают моменты, когда и у меня начинает
болеть душа.
— О чем?
— О прошлой жизни.
— А кто у тебя остался в прошлой жизни?
— Семья. Муж, дети.
— И ты их бросила и ушла на свалку?
— Ушла… Понимаешь, одни рождаются свободными, а другие
зависимыми. Так вот, я родилась свободной. Я не могу ограничиваться семьей.
— А как же твои дети?
— У них теперь есть новая мать.
— И ты никогда не пыталась их увидеть?
— Один раз попыталась.
— И что?
Из этого ничего не вышло. Мой муж не позволил мне даже
приблизиться к ним. Иногда мне кажется, что все это было не со мной. Вернее,
было в другой жизни. А ведь это и в самом деле другая жизнь. Тогда у меня была
одна жизнь, а теперь другая. Когда мой муж за мной ухаживал, просыпаясь по
утрам, я находила на постели букет цветов. Если это была весна, были
подснежники. Если зима — обязательно розы. Если осень — гладиолусы, если лето,
то любые цветы. Мужики умеют красиво ухаживать… Умеют… Не все, конечно.
Некоторые вообще ни черта не умеют. Да… Так было, когда он за мной ухаживал.
— А ты скучаешь по прошлой жизни?
