Никто не сомневался, что Ивана приговорят «на всю катушку», как выразился Димка Копылов. Три убийства, совершенные без единого смягчающего обстоятельства да еще с применением современных научных достижений!
Это пахло пожизненным заключением. Но никто так и не узнал, к чему приговорили Ивана.
Потому что перед вынесением приговора Иван пропал из камеры.
Как пропал? А вот так!
Пропал, и все!
Одновременно с ним из тюремного штата испарилось три человека, принятых на работу в течение той недели, которую Иван попросил у меня в виде отсрочки.
«Да, – подумала я, узнав эту новость, – времени даром он не потерял.»
Иван успел не только устроить на работу трех нужных ему людей, но и продать здание радиостанции одному московскому банку. Очень выгодно продать, кстати. И перебросить деньги на обналичку.
Подозреваю, что маленький ядовитый Джокер добросовестно исполнил все хозяйские поручения.
После побега Дердекена, городские органы правопорядка немедленно объявили проведение всех обычных операций: «Вулкан», «Тайфун», «Циклон», «Цунами», «План-перехват» и так далее.
Были перекрыты все дороги, ведущие из города. На вокзалах и в аэропорту развесили фотографии Ивана, похожие на рекламные снимки, на автостанциях дежурили милиционеры в штатском.
Увы! Исчез проклятый капитан Дердекен, просто как в воду канул!
И лишь через неделю спохватились: а яхта? Яхта-то где?!
Вот именно. Все как в поговорке: слона-то мы и не приметили.
Впрочем, грех обвинять милиционеров в нерасторопности. Начинался период жестоких зимних штормов, и уйти в открытое море на маленькой яхте мог только сумасшедший.
Или самоубийца.
Моряки так и говорили: самоубийца. Но говорили это с оттенком невольного уважения.
«Ледяную звезду» пытались найти с помощью вертолетов и аэросъемки. Дважды милицейский десант высаживался на яхтах, швартовавшихся в соседних портах, и дважды потом приходилось извиняться перед хозяевами за беспокойство.
«Ледяная звезда» растворилась в неприветливом зимнем море.
А потом началась обычная зимняя чехарда. Один шторм сменял другой, еще более сильный, море ревело и бушевало, швыряло на берег мусор, которым одарили его люди, обломки досок и расползающиеся мутные водоросли.
Дальнейшие поиски «Ледяной звезды» были признаны бесполезными.
Именно эта фраза, обведенная траурной рамкой, украсила первую полосу городской газеты.
Это был негласный некролог капитану Дердекену и маленькому шуту по имени Джокер.
Но даже после официально объявленной смерти эти имена еще долго не переставали тревожить воображение горожан. Одни считали Ивана жертвой обстоятельств, другие – хладнокровным убийцей, одни восхищались им открыто, другие исподтишка, одни жалели о его смерти, другие говорил, что лучше смерть, чем пожизненная каторга…
Одним словом, ситуацию можно было охарактеризовать крылатой фразой известного английского драматурга: «Господа, я ухожу и оставляю вам свою репутацию».
Иван исчез, но его тень еще долго витала над городом. Так долго, что успела превратиться в легенду. Еще одну легенду, о еще одном капитане «Летучего голландца», встреча с которым приносит гибель.
– Я рад, что он ушел из твоей жизни, – сказал отец, когда я рассказала ему всю историю от начала до конца.
Я промолчала. Мне было трудно разобраться в своих чувствах. Прошло слишком мало времени, чтобы окончательно померкло воспоминание о ярко-бирюзовых глазах на смуглом лице.
– Надеюсь, ты в него не влюблена? – встревожился папа.
Мне стало смешно.
– Да разве так бывает? – спросила я. – У меня же есть Лешка!
Папа подавил вздох и ответил:
– К сожалению, бывает.
Я придвинулась к отцу и спросила, понизив голос:
– Ты про Алину, да?
Папа повернул голову и посмотрел на меня с удивлением.
– Откуда ты знаешь? – спросил он.
– Она просила передать тебе привет, – ответила я неловко. – И вообще, она меня так разглядывала… Я догадалась.
Отец промолчал. Я встревожилась.
– Пап, ты прости, если я влезла не в свое дело. Я не хотела.
Отец молча погладил меня по голове.
– Ничего, – сказал он. – Ничего, Майка. Все позади.
– Ты ее любил, да? – спросила я шепотом, хотя дома мы были одни.
Отец улыбнулся.
– Ты знаешь, я ее до сих пор люблю.
– Не может быть! – не поверила я. – А как же мама?!
– Это разные чувства, – сказал отец. – Совсем разные. Алиной я… переболел. Это была даже не любовь. Это было какое-то сплошное безумие. Ее измучил, себя измучил… А ей это было не нужно. Знаешь, бывают такие люди, для которых сильная любовь окружающих…
Папа поискал слово.
– …ну, не знаю… Как стены тюрьмы.
– А для мамы? – спросила я.
– А для мамы это стены дома, – ответил отец. Помолчал и добавил:
– И для меня.
– И для меня, – сказала я тихо.
Взяла отца под руку, прижалась головой к его плечу.
– А как вы расстались? – спросил я.
– О!
Отец засмеялся.
– Не спрашивай. Стыдно вспоминать.
– По-моему, Алина на тебя не сердится, – рискнула сказать я.
– Алина просто не умеет этого делать, – ответил отец. – Ни любить, ни сердиться… У нее в этой жизни другое предназначение.
– Какое?
Отец неловко пожал свободным плечом.
– Не знаю. Быть актрисой, наверное!
– Но многие актрисы успешно совмещают и то, и другое!
– Многие, – согласился отец. – Но не Алина.
Он погладил меня по голове и договорил:
– Поэтому я рад, что тебя эта болезнь миновала. Тот парень не создан для обычной жизни. Прости за высокий слог, он создан для бури. Мне бы не хотелось, чтобы ты всю жизнь прожила под шквальным ветром.
– Не беспокойся, – сказала я и еще крепче прижалась головой к отцовскому плечу. – Я проживу жизнь в тихом оазисе.
Отец рассмеялся и чмокнул меня в макушку.
А через месяц мы с Лешкой поженились.
Мы поженились в самом начале Нового года. Специально для того, чтобы все неприятности остались позади, и жизнь можно было начать с чистого листа.
В день нашей свадьбы выпал снег. Город оказался закутанным в ослепительно белую горностаевую шубу, и мы, как сумасшедшие, носились по двору, швыряя друг в друга пригоршнями чистейшего январского снега.
