— Поживем — увидим, господин Зельб. — Фирнер заложил большие пальцы в проймы жилетки своего костюма-тройки и забарабанил остальными пальцами «Янки дудл».
[40]
В такси по дороге домой я думал о Шнайдере. Был ли я виноват в его смерти? Или во всем виноват Эберхард, который взял с собой слишком много вина, в результате чего я с похмелья слишком грубо обошелся с Шнайдером? Или шеф-повар со своей бутылкой «Форстер Бишофсгартена» позднего урожая? А может, дождь и связанное с ним обострение ревматизма? Эти причинно-следственные цепочки и поиски виноватых можно было продолжать бесконечно.
Шнайдер в белом халате еще не раз вспоминался мне в последующие дни. Дел у меня было не много. Гёдеке потребовал еще один, более подробный отчет о вероломном руководителе филиала, а другой заказчик обратился ко мне, потому что не знал, что ту же информацию он мог получить от ведомства по делам общественного правопорядка.
В среду, когда моя рука уже заметно пошла на поправку, я смог наконец забрать свою машину со стоянки РХЗ. Хлор повредил лакокрасочное покрытие, придется включить это в счет. Вахтер поздоровался со мной и спросил, понравился ли мне пирог. Я забыл его в понедельник в такси.
12
Сычи
О причинно-следственных цепочках и проблеме вины я рассказал своим друзьям за доппелькопфом.
[41]
Мы несколько раз в году встречаемся по средам в «Баденских винных подвалах», чтобы поиграть в карты. Гроссмейстер Эберхард, орнитолог и профессор Гейдельбергского университета на пенсии Вилли, хирург мангеймской городской больницы Филипп и я.
Филиппу пятьдесят семь лет; он среди нас самый младший. Эберхард — наш патриарх, ему семьдесят два. Вилли на полгода младше меня. Доппелькопф — это, собственно, лишь повод повидаться и поболтать.
Я рассказал о Шнайдере, о его пристрастии к игре и о своих подозрениях относительно его причастности к актам саботажа, которые мне и самому казались несерьезными, но из-за которых я слишком жестко говорил с ним во время нашей первой и последней встречи.
— Через два часа он повесился. Думаю, не из-за моих подозрений, а из страха, что все узнают о его прогрессирующей игорной болезни. Как вы считаете, я виноват в его смерти?
— Ты же юрист, — ответил Филипп. — У вас же должны быть критерии для оценки таких ситуаций?
— С юридической точки зрения я не виноват. Меня интересует моральный аспект проблемы.
Мои друзья не знали, что мне ответить.
— Значит, мне нельзя выигрывать в шахматы, — задумчиво произнес Эберхард, — потому что противник может оказаться слишком чувствительным человеком и проигрыш наведет его на мысль о самоубийстве?
— Ну, если ты знаешь, что проигрыш может стать последней каплей, которая переполнит чашу его депрессивных страданий, значит, держись от него подальше и найди себе другого противника.
Эберхарда не удовлетворило предложение Филиппа.
— А что мне делать на турнире, где я не могу выбирать противников?
— Возьмем для примера сычей… — вступил Вилли. — Я постепенно начинаю понимать, почему мне так нравятся сычи. Они ловят себе мышей и воробьев, выкармливают птенцов, живут в дуплах или норах, им не нужны ни общество, ни государство, они отважны и ловки, верны свои семьям, в глазах у них — мудрость, и вот такой вот плаксивой болтовни о преступлении и наказании я у них никогда не слышал. Между прочим, если уж вы рассматриваете не юридический, а нравственный аспект — то все люди виноваты во всем.
— Да-да! Ложись как-нибудь ко мне на операционный стол. Если у меня в самый ответственный момент выскользнет из рук скальпель, потому что операционная сестра сводит меня с ума своей задницей, — значит, виноваты, по-твоему, будут все присутствующие в этом зале? — Филипп сделал широкий жест в сторону других столиков. Официант истолковал этот жест по-своему и принес нам очередную порцию напитков: пиво, вино — «Лауфенер Гутэдель» и «Принтер Вулканфельзен» — и ромовый грог для простуженного Вилли.
— Во всяком случае, если ты зарежешь Вилли, то будешь иметь дело с нами, — сказал я и поднял бокал в сторону Вилли.
Тот не смог ответить мне тем же, потому что его стакан с грогом был слишком горячим.
— Не бойтесь, я же не идиот. Если я ему что-нибудь не то отрежу, мы же не сможем играть в доппелькопф.
— Правильно, сыграем еще разок, — сказал Эберхард. Но еще до того, как были объявлены «свадьбы» и названы «свинки», он задумчиво сложил свой лист пополам, потом еще и еще раз и бросил на стол. — Шутки в сторону — мне, как самому старшему из вас, логичнее поднять этот вопрос: что мы будем делать, если один из нас… ну, короче… вы понимаете, о чем я.
— Если нас останется трое? — ухмыльнулся Филипп. — Будем играть в скат.
[42]
— Есть у нас кто-нибудь на примете, кого мы уже сейчас могли бы привлечь в качестве пятого, запасного игрока?
— В нашем возрасте нам больше всего подошел бы священник.
— Нам необязательно все время играть. Тем более что мы все равно больше болтаем, чем играем. Можно просто вместе ужинать или ухаживать за женщинами. Вы только скажите, и я приведу каждому по сестричке.
— Женщины… — неодобрительно откликнулся Эберхард и вновь развернул свой листок.
— Насчет того, чтобы вместе ужинать, это неплохая мысль. — Вилли тут же велел принести меню, и мы все дружно заказали ужин.
Все было вкусно, и мы скоро забыли о проблемах вины и о смерти.
По дороге домой я заметил, что мне наконец удалось абстрагироваться от самоубийства Шнайдера. Интересно было только, когда позвонит Фирнер.
13
Вас интересуют детали?
В первой половине дня я редко бываю дома. Не только потому, что у меня много дел, а еще и потому, что меня как магнитом тянет в контору даже тогда, когда мне там делать нечего. Это пережиток моего прокурорского прошлого. Может, это еще и оттого, что в детстве я ни разу не видел своего отца дома в рабочее время, а тогда была еще шестидневная рабочая неделя.
В четверг я решил побороть эту привычку. Вчера вернулся из ремонта мой видеомагнитофон. Я взял напрокат несколько кассет. Вестерны уже много лет никто не снимает и не показывает, но я сохранил им верность.
Было десять часов утра. Я сунул в магнитофон кассету с фильмом «Heaven's Gate»,
[43]
который не успел посмотреть в кино и который теперь уже нигде не увидишь, кроме как на видео, и предался зрелищу бега наперегонки во фраках, который выпускники Гарвардского университета устроили во время выпускного вечера. Крис Кристофферсон
[44]
шел одним из первых участников состязания. Но тут зазвонил телефон.
