— Возвращаясь к прерванной теме, господин Томас: я с удовольствием принимаю ваше предложение вести учебный курс. В ближайшие дни я пришлю вам свой Curriculum Vitae.
[103]
— Спасибо за вашу готовность к сотрудничеству, господин Зельб. Будем на связи.
Я вышел из здания заводской охраны и опять оказался во дворике с Аристотелем, Шварцем, Менделеевым и Кекуле. Северную сторону дворика освещало усталое осеннее солнце. Я сел на верхнюю ступеньку крыльца перед заложенной кирпичами дверью. Мне было о чем подумать.
16
Заветное желание папы
Число фрагментов этого пазла все росло, но картина не становилась понятней.
Теперь я знал, что представляла собой папка Мишке, — набор средств, которые он собирался бросить в бой против РХЗ. Жалкий набор. Ему явно пришлось отчаянно блефовать, чтобы произвести на Данкельмана и Томаса то впечатление, которое он, похоже, все-таки на них произвел. Руководство РХЗ не торопилось объявлять Мишке, что оно не намерено передать его полиции, предать суду и упрятать за решетку. Зачем же им понадобилось оказывать на него давление? Что они решили с ним сделать и от чего он так неловко защищался с помощью своих хилых намеков и угроз?
Я вспомнил про Гремлиха. Он получил приличную сумму, странно вел себя сегодня утром, и я был почти уверен, что это он сообщил Данкельману о намерениях Мишке. Может, он был человеком РХЗ в РВЦ? Может, эта роль первоначально была отведена Мишке? Мы не пойдем в полицию, а ты будешь следить за тем, чтобы наши показатели выбросов всегда были «хорошими»? Иметь своего человека в РВЦ дорогого стоит. Система контроля за выбросами стала бы фикцией и больше не влияла бы на производство.
Но все это не объясняло убийства Мишке. Гремлих — убийца, которому нужна была сделка с РХЗ и не нужен был Мишке? Или в материалах Мишке все же было что-то опасное для РХЗ, чего я не увидел и что стало смертным приговором для Мишке? Но тогда Данкельман и Томас, без участия которых трудно было провести такую операцию, не говорили бы так открыто о конфликте с Мишке. А Гремлих хотя и производил более солидное впечатление в кожаном пиджаке, но представить его себе в роли убийцы, даже надев на него «гангстерскую» шляпу-борсалино, я не мог. Может, я вообще веду поиск не в том направлении? Фред мог избить Мишке по поручению РХЗ, но он с таким же успехом мог сделать это — и даже убить его — для любого другого заказчика. Мало ли в каких темных делах мог запутаться Мишке со своим авантюризмом! Я должен был еще раз поговорить с Фредом.
Я простился с Аристотелем. Дворики старого завода опять тронули мое сердце своим обаянием. Я прошел через арку в следующий двор, стены которого были объяты осенним огнем девичьего винограда. Никакого Рихарда, никакого прыгающего мяча. Я позвонил в дверь шмальцевской служебной квартиры. Дверь открыла уже знакомая мне пожилая женщина. Она была одета в черное.
— Фрау Шмальц? Здравствуйте, мое имя Зельб.
— Здравствуйте, господин Зельб. Вы отсюда поедете вместе с нами на похороны? Дети сейчас за мной заедут.
Через полчаса я уже был в крематории на главном кладбище в Людвигсхафене. Семья Шмальц без лишних слов, как будто так и должно быть, включила меня в число участников траурных мероприятий по случаю кончины старика Шмальца, и у меня не хватило духу сказать им, что я угодил на эти похороны чисто случайно. С фрау Шмальц, молодой четой Шмальц и их сыном Рихардом я поехал на кладбище, радуясь тому, что надел сегодня темно-синий плащ и строгий костюм. По дороге я узнал, что Шмальц-старший умер от инфаркта.
— Я ведь не так давно видел его, и у него был такой бодрый вид.
Вдова всхлипнула. Мой шепелявый друг рассказал об обстоятельствах смерти отца:
— Папа любил возиться с железяками, даже когда ушел на пенсию. У него была мастерская в старом ангаре на берегу Рейна, и он там приводил в чувство сломанные грузовики. А недавно он здорово поранился. Рана на руке была неглубокая, но доктор сказал, что у него было еще и кровоизлияние в мозг. Вся левая сторона у него не то чесалась, не то покалывала. Чувствовал он себя паршиво и лежал в постели. И вот четыре дня назад — инфаркт.
На кладбище было много народа с РХЗ. Данкельман произнес речь:
— Вся его жизнь была — охрана завода, а охрана завода была его жизнью.
Потом он зачитал прощальное слово от имени Кортена и его соболезнования родственникам. Председатель шахматного клуба РХЗ, во втором составе сборной которого Шмальц играл на второй доске, призывал благословение Каиссы
[104]
на усопшего. Оркестр РХЗ исполнил «Был у меня товарищ».
[105]
Забывшись на мгновение, растроганный Шмальц прошепелявил мне на ухо:
— Заветное желание папы!
Потом покрытый цветами гроб бесшумно поехал в кремационную печь.
Избежать поминальных пирогов и кофе мне не удалось. Правда, мне посчастливилось сесть подальше от Данкельмана и Томаса, хотя Шмальц-младший специально организовал для меня это почетное место. Я сел рядом с председателем шахматного клуба РХЗ, и мы беседовали о матче Карпова и Каспарова на звание чемпиона мира. Потом, уже за коньяком, мы начали с ним партию вслепую. На тридцать втором ходу я сбился. Мы заговорили о покойном Шмальце.
— Он неплохо играл, Шмальц. Хотя и начал поздновато. И вообще, надежный был человек. Не пропускал ни тренировок, ни турниров.
— А вы часто тренируетесь?
— Раз в неделю, по четвергам. Вот, три недели назад, Шмальц в первый раз не пришел на тренировку. Родные говорят, что он перетрудился в мастерской. Но понимаете, мне кажется, удар у него случился еще до того. Иначе бы он не сидел в тот день в своей мастерской, а пришел на тренировку. Значит, у него уже тогда что-то там развинтилось внутри.
Все было, как обычно на поминках: вначале тихие голоса, нарочитая скорбь на лицах, печально-торжественная сдержанность в словах и движениях, смущение, неловкость и общее желание поскорее отделаться от всего этого. Но уже через час компанию скорбящих можно отличить от любой другой компании только по одежде — не по аппетиту, не по шуму, не по мимике или жестам. Однако повод этого застолья все-таки настроил меня на философско-лирический лад. Интересно, как будут выглядеть мои собственные похороны? На первых скамьях кладбищенской часовни пять-шесть знакомых лиц — Эберхард, Филипп и Вилли, Бабс, может даже, Рёзхен с Георгом. А возможно, о моей смерти вообще никто и не узнает, и, кроме священника и четырех могильщиков, ни одна живая душа не будет провожать меня в последний путь. Я представил себе Турбо, плетущегося за гробом с мышью в зубах. На мыши — ленточка с надписью: «Дорогому Герду от любящего Турбо».
