— А как насчет маленькой морской прогулки?
— Терпение, Герд! Сначала мы осушим вот эту вот бутылочку, а потом снимемся с якоря. У меня есть радар, так что я могу отправляться в плавание в любое время дня и ночи.
За первой «бутылочкой» последовала вторая. Филипп принялся рассказывать мне о своих женщинах.
— Ну а как у тебя обстоит дело с любовью, Герд?
— Не знаю, рассказывать особенно нечего.
— Что, никаких историй с веселыми полицейскими в юбках или с бойкими секретаршами — или с кем ты там еще имеешь дело?
— Есть одна женщина, с которой я недавно познакомился во время расследования своего последнего дела… Но с ней сложно, потому что у нее погиб друг.
— И в чем же тут сложность?
— Ну я же не могу приставать к скорбящей вдове! Тем более что я как раз выясняю причину его гибели — не было ли это убийством.
— А кто тебе сказал, что ты не можешь к ней приставать? Тебе что, запрещает это твой прокурорский кодекс чести или ты просто боишься получить от ворот поворот? — Он откровенно забавлялся, посмеиваясь надо мной.
— Да нет, дело не в этом… А потом, у меня есть еще другая, Бригита. Она мне тоже нравится. Даже не знаю, как мне с ними быть, — зачем мне сразу две?
Филипп звонко расхохотался:
— Да ты у нас настоящий сердцеед! А что тебе мешает сблизиться с Бригитой?
— Да я с ней уже вроде… С ней я уже и так…
— И сейчас она ждет от тебя ребенка? — Филипп уже корчился от смеха. Потом, заметив, что мне совсем не до смеха, принялся серьезно расспрашивать меня. Я рассказал ему все.
— Я не вижу причин вешать нос. Тебе надо только понять, чего тебе хочется. Если тебе нужна жена, оставайся с Бригитой. Они очень даже ничего, сорокалетние женщины, — все уже повидали, всего попробовали, чувственны, как демон сладострастия, если их грамотно расшевелить. К тому же она массажистка — это же просто находка для тебя с твоим ревматизмом! С той другой тебе, скорее всего, не светит ничего, кроме постоянного стресса. Тебе это надо? Безумная любовь, «то неба восторги, то смерти тоска»?
[109]
— В том-то и дело, что я и сам не знаю, чего мне хочется. Наверное, я хочу и того и другого — и надежности, и остроты. Во всяком случае, иногда мне хочется одного, иногда — другого.
Это ему было понятно. Тут наши мнения совпали. Я уже знал, где лежат бутылки бордо, и принес третью. В каюте клубился дым сигарет.
— Эй, кок! Сходи-ка на камбуз, достань рыбу из морозилки и сунь ее в гриль!
В холодильнике стояли картофельный салат и салат из колбасы, купленные в супермаркете, а в морозилке лежало замороженное рыбное филе. Его нужно было сунуть в инфракрасный гриль. Через две минуты я уже мог подавать ужин в каюту. Филипп тем временем накрыл стол и включил Сару Леандер.
[110]
После ужина мы поднялись на мостик, как его называл Филипп.
— А где тут поднимают парус? — спросил я.
Филипп знал мой специфический юмор и не поддавался на провокации. Но мой вопрос, в состоянии ли он еще вести судно, он воспринял как неудачную шутку. К тому моменту мы уже прилично надрались.
Мы проплыли под Старым Рейнским мостом и двинулись вверх по Рейну. Река была темной и безмолвной. На территории РХЗ многие здания были ярко освещены, высокие трубы пылали, как разноцветные факелы, ярко горели фонари на высоких мачтах. Мотор тихонько стрекотал, вода плескала в борт, а от завода доносилось мощное, грозное шипение. Мы медленно плыли мимо грузовой гавани РХЗ, мимо барж, причалов, портовых кранов, железнодорожных путей и пакгаузов. Потом началось темное пространство, за рельсами на фоне ночного неба высились скудно освещенные старые заводские корпуса.
Мне вдруг пришла в голову одна мысль.
— Остановись-ка на обочине! — сказал я Филиппу.
— Ты хочешь, чтобы я причалил к берегу? Сейчас? Здесь, перед РХЗ? Зачем это?
— Мне нужно там кое-что посмотреть. Ты можешь припарковаться и подождать меня полчаса?
— Не припарковаться, а встать на якорь — мы как-никак на яхте. А ты не забыл, что уже половина одиннадцатого? Я думал, мы развернемся перед замком, пройдем не спеша назад и разопьем еще четвертую бутылку в Вальдхофбеккене.
[111]
— Я тебе все объясню потом, за четвертой бутылкой. А сейчас мне надо наведаться туда. Это связано с делом, о котором я тебе сегодня рассказывал. Не волнуйся, у меня уже ни в одном глазу.
Филипп испытующе взглянул на меня:
— Ну, тебе виднее…
Он повернул вправо и на малом ходу повел яхту, сосредоточенно и уверенно, чего я в этот момент никак от него не ожидал, вдоль пирса.
— Кранцы за борт! — скомандовал он, заметив вмонтированную в стенку лесенку, и указал рукой на три белые пластиковые штуковины, похожие на гигантские колбасы. Я бросил их за борт — к счастью, они были привязаны, — и Филипп пришвартовал яхту к лесенке.
— Ты бы мне там, конечно, пригодился. Но еще лучше, если ты останешься здесь и будешь готов в любую минуту отчалить. У тебя не найдется фонарика?
— Слушаюсь, господин капитан!
Я вскарабкался по лесенке наверх. Меня немного знобило. Моя водолазка, которую мне продали под каким-то американским названием и которую я надел под старую кожаную куртку к своим новым джинсам, не грела. Я осторожно выглянул из-за стенки причала.
Передо мной, параллельно берегу, шла узкая дорога, за ней виднелись рельсы и железнодорожные вагоны. Кирпичные здания все были выстроены в том же стиле, что и здание заводской охраны, и дом, в котором жил старик Шмальц. Передо мной была старая территория завода. Где-то здесь должна находиться мастерская Шмальца.
Я двинулся вправо, туда, где старые кирпичные здания становились все ниже, стараясь шагать осторожно и в то же время уверенно, как человек, имеющий полное право ходить по территории. Я держался в тени вагонов.
Они появились внезапно и бесшумно; даже овчарка, которую они вели на поводке, не подала голоса. Один из них направил мне в лицо луч фонаря, другой потребовал предъявить удостоверение. Я достал из бумажника свой специальный пропуск.
