На следующий день в десять утра я уже был в церкви Воскресения Христова в Фирнхайме. Я тщетно пытался вспомнить имя пресвитера, который много лет назад поручил мне поиски «Святой Катарины». После проповеди и хорала он, пустив по рядам кошель для сбора денег, заметил меня и приветливо кивнул. Проповедь была посвящена губительному влиянию страстей и зависимости от вредных привычек, хорал предостерегал от своеволия плоти, а пожертвования предназначались для оказания помощи наркоманам. Я готов был опустить в кошель для сбора денег свой «Свит Афтон» и навсегда отречься от сигарет. Но что бы я тогда курил, выйдя из церкви?
— Господин Зельб, какими судьбами?
Я ждал его перед церковью, и он сразу же направился ко мне.
— У меня есть вопросы, на которые вы, возможно, знаете ответы. Вы позволите пригласить вас на утреннюю кружечку вина?
Мы отправились в ресторан «Золотой ягненок».
— А, Веллер! Раненько сегодня. — Хозяин провел нас к столу для завсегдатаев.
— Мы можем здесь спокойно поговорить, остальные придут позже, — сказал Веллер.
Мы заказали по кружке вина.
— Я расследую дело об убийстве. В папке убитого оказалась карта с лесом севернее Фирнхайма, Фирнхаймской пустошью и государственным лесом Лампертхайм. Я не думаю, что его убили из-за этой карты. Может, из-за леса?.. Об этом лесе ходят разные разговоры, пишут в газетах. Вы наверняка читали заметку в мартовском номере «Фирнхаймер тагеблатт».
Он кивнул.
— Это была не единственная заметка. В «Шпигеле» писали что-то о боевых отравляющих веществах и в «Штерне». Правда, никаких точных сведений, одни слухи. И вы хотите узнать от меня, что там происходит?.. Ах, господин Зельб… — Он покачал своей седой головой.
Я вдруг вспомнил, что он раньше был обойщиком мягкой мебели, имел собственную мастерскую и жаловался, что люди сегодня идут в «ИКЕЮ», покупают дешевые диваны и кресла, просиживают в них дыры и выбрасывают их.
— Вы еще держите свою мастерскую?
— Да, и дела опять идут неплохо. У меня полно клиентов в Гейдельберге и Мангейме, которым я заново обиваю старую мебель. Бабушкину, или дедушкину, или из антикварного магазина. Но что мне сказать вам по поводу леса? Мне нет до него никакого дела. Чего хлопать крыльями? Им, наверное, и самим не нужны никакие чрезвычайные ситуации. Было бы смешно, если бы я вздумал их учить. Или они вздумали бы учить меня. А если что-нибудь и произойдет — я имею в виду, ведь может же такое случиться? — что, мне из-за этого уезжать отсюда? Бросить дом и мастерскую? Только потому, что газетные писаки корчат из себя борцов за справедливость?
Мужчина маленького роста с важным выражением лица подошел к столу, дважды приветственно стукнул кулаком по столешнице, сказал: «Привет» — и сел.
— Господин Хазенклее, — представил Веллер, — наш директор школы.
Директор, вовлеченный Веллером в разговор, сразу же принялся уверять меня, что не стал бы учить здесь детей, если бы им грозила опасность.
— Ну а если бы им грозила опасность — что бы вы стали делать?
— К чему эти пустые разговоры? Я уже двадцать лет работаю учителем и всегда горой стоял за своих учеников.
Постепенно собрались остальные члены «клуба завсегдатаев»: аптекарь, врач, заведующий сберегательной кассой, пекарь и заведующий отделом по вопросам труда. Боевые отравляющие вещества в Лампертхаймском лесу? Это уже история с бородой. Заведующий отделом по вопросам труда ограничился общим ответом, заведующий сберегательной кассой конкретизировал его мысль:
— Этот слух искусственно подогревают, и неслучайно: промышленный район Фирнхайм находится в центре жесткой конкурентной борьбы. С одной стороны Мангейм, который никогда не упустит своей выгоды, с другой стороны Вайнхайм, расширяющий свои промышленные границы вокруг автодорожной развязки, а стоит нам найти инвестора, как лампертхаймцы сразу же бросаются к нему с выгодным предложением. За этим слухом стоят совершенно определенные интересы. Совершенно определенные интересы.
Остальные кивали.
— Хорошо, что из Фишбаха все убрали. Теперь эта болтовня про боевые отравляющие вещества яйца выеденного не стоит.
— А может, наоборот — теперь за нас возьмутся? Не Фишбах, так Фирнхайм?
— Ерунда! Везде писали про операцию «Дракон» и про то, что все боевые отравляющие вещества вывезены из Германии.
— Я вообще не понимаю, как они могли напечатать эту заметку в «Тагеблатт», в марте.
— А вы заметили, что здесь уже пару дней отирается какой-то репортер?
— Еще и любезничай с этими типами! А скажешь ему пару ласковых, он потом так отыграется на нас всех, что мало не покажется…
— Не забывайте и про коммунистов, — шепнул мне директор Хазенклее, сидевший рядом со мной. — Для них такая тема — просто мечта.
— В наше время?..
— Во всяком случае, старый Хенляйн, который в шестидесятые и семидесятые годы бегал с листовками и все норовил поднять шум из-за этого леса, был коммунист. Правда, его действительно давно уже не видно и не слышно, и про Маркса с Лениным тоже замолчали. Если вас интересует мое мнение, наша Карл-Маркс-штрассе — это просто безобразие! Представьте себе: Ленинград переименовали обратно в Петербург, через пару лет уже во всей Восточной Европе не останется ни одной площади или улицы имени Карла Маркса, только у нас, в Фирнхайме. Надо переименовать ее в Хемницштрассе. Я считаю, что Маркс в долгу у Хемница,
[41]
и это был бы, кроме того, положительный сигнал для инвесторов.
Я спросил их про автоцистерны в Штрассенхайме. Все знали о них.
— Оранжевые, с надписью «Техническая помощь»? Они тут часто бывают, когда у них там учения.
Я попрощался и ушел. Улицы были пусты. Все уже принялись за воскресное жаркое, и я тоже поспешил на зеленые клёцки с бараниной по-тюрингски, которые уже, наверное, тушились в духовке у Бригиты. Она осуществляет объединение Германии на гастрономическом уровне.
[42]
Я не знал, как мне относиться к тому, что я услышал в «Золотом ягненке». Верили ли они сами в то, что говорили мне, или пытались убедить меня, а заодно и себя в том, во что им хотелось бы верить? Точка зрения Веллера была ясна. Даже если бы в этом лесу и хранились боевые отравляющие вещества и им всем грозила опасность, разве это повод все бросить и уехать подальше? Можно ли начать все с начала в шестьдесят лет в Нойштадте или Гросс-Герау? На такое нелегко решиться и в пятьдесят, и в сорок лет. Единственная разница в том, что чем ты моложе, тем легче себя обмануть. Я все это понимал, и тем не менее эта компания завсегдатаев показалась мне собранием призраков, которые сидят в прокуренном полумраке пивной и сочиняют небылицы о заговоре против Фирнхайма.
