10
Мой клиент
Вечером я сидел у себя в конторе и писал письмо Вере Сободе. О том, что с отмыванием денег в банке «Веллер и Велькер» покончено. Что банк был похож на сумасшедший дом, в котором сумасшедшие заперли врачей и медсестер и выдавали себя за врачей и медсестер. Что Самарин, предводитель сумасшедших, мертв. И что власть снова попала в руки доктора Велькера. Сравнение Нэгельсбаха мне понравилось.
По почте пришло письмо от Велькера. Благодарственное, и эта благодарность сопровождалась чеком на двенадцать тысяч марок. Кроме того, в субботу через две недели он приглашает меня на праздник по поводу его возвращения на Густав-Кирххофф-штрассе. Там мы еще раз соберемся все вместе.
Я подумал, не должен ли представить ему детальный финансовый отчет, как обещал при получении заказа. Обычно по окончании дела я составляю своим клиентам письменный отчет. Дело закончено? Клиенту от меня больше ничего не нужно. Поблагодарил, заплатил и пригласил на встречу — прощальную. Для него вопрос исчерпан. А для меня?
Кто до смерти напугал Шулера? Самарин не признался, но и не отрицал категорически. Мне не верилось, что он убрал с дороги Шулера просто из-за денег. Иначе бы не сказал, что Шулер научил его читать и писать. Если он убил его своими или чужими руками, значит, за этим стоит что-то большее, чем кейс с деньгами. А что? И чем же он до смерти напугал Шулера?
Или я просто себя обманываю? Не хочу осознать, что сам был причиной смерти Шулера? Не потому ли я выискиваю какие-то не зависящие от меня обстоятельства, что истинные причины следует искать в его старческой слабости и неловкости и в моей медлительности? Физическая немощь, плохой день, сумасшедшая сумма денег — не достаточно ли для того, чтобы привести Шулера в то состояние, в котором он был, когда мы встретились?
Я встал и подошел к окну. Вон там стояла его «изетта», вон там он отдал мне кейс, там он выехал на встречную полосу и вылетел между светофором и деревом на газон. Вон там под деревом он умер. На светофоре загорелся красный свет, желтый, зеленый, снова желтый и красный. Я не мог отвести от светофора взгляд: такого цвета была смерть бывшего учителя Адольфа Шулера.
Самарин ли так его напугал, или виноват возраст и расшатанные нервы — я мог его спасти и не спас. Я перед ним в долгу. Вернуть его к жизни я не в силах, зато способен разобраться в смерти. Теперь он мой клиент.
Красный, желтый, зеленый, желтый, красный. Нет, разобраться я должен не только ради Шулера, но и ради себя самого, разобраться в своем последнем деле. Потому что это дело для меня последнее. Кроме дела, полученного только благодаря случайной встрече в горах, я вот уже несколько месяцев не получал никаких заказов. Возможно, мне еще раз поручат искать поддельные больничные листы. Но я не захочу за это браться.
Жаль, что нельзя выбирать свое последнее дело. Дело, являющееся итогом жизни, конечным результатом, дело, которое подводит черту и обобщает все, что ты успел сделать. Вместо этого последнее дело оказывается столь же случайным, как и все остальные. Вот так и бывает: решаешь одни проблемы, потом другие, и тут выясняется, что это и есть твоя жизнь.
11
Тысячи возможностей
Я выловил Филиппа в коридоре.
— Ноги моей больше там не будет. — Он кивнул в сторону палаты Нэгельсбаха.
— Ты получил заключение медэкспертизы?
— Заключение медэкспертизы?
Наконец он понял, чего я хочу, и вспомнил, что заключение у него на столе.
— Пошли!
Оба стула перед его столом были завалены бумагами и письмами, так что я сел на кушетку, как будто ожидая, когда же Филипп вытащит свой молоточек и начнет стучать мне по колену, проверяя рефлексы. Он полистал официальный отчет.
— Грудь и живот сдавлены, задеты жизненно важные органы, пробит затылок — повреждения крайне тяжелые.
— Я видел его незадолго до смерти. Он вел себя очень странно. Как будто его сильно напугали.
— Может, он был болен. Может, по ошибке принял много снотворного. Может, ему прописали несовместимые лекарства. Может, он плохо перенес какое-нибудь новое успокоительное или новые таблетки от давления. Господи, Герд, существуют тысячи причин, почему человеку может стать плохо и он попадает в аварию.
Мне как-то не верилось, что Шулер мог по ошибке принять не то лекарство или выпить слишком много снотворного. Шулер не был рассеян. Горы книг и бумаг в его доме производили впечатление хаоса, однако в этом хаосе царил образцовый порядок. Так неужели он был не в состоянии разобраться со своими таблетками?
Филипп продолжал стоять на своем:
— Мне надо кое-что сказать тебе, Герд. Ты должен…
— А если я выясню, какие таблетки он принимал? Если найду его врача, ты ему позвонишь?
— А что он может сказать?
— Не знаю. Вдруг он действительно выписал Шулеру новые таблетки, от которых тому стало плохо? Или Шулер сам купил себе таблетки, а врач скажет, что они не сочетаются с теми, которые ему были выписаны. Или же выяснится, что у Шулера была аллергия на клубнику и кто-нибудь заставил его съесть клубничину. Что у него была астма и он испугался до смерти, потому что кто-то отобрал у него бронхолитик. Если я буду знать, что именно могло его напугать, мне будет проще искать того, кто за этим стоит.
— Если выяснишь, я тебе помогу.
Он старался изобразить заинтересованность, но мысли его были явно заняты другим.
— Ты должен остановить Нэгельсбаха! Ты должен его остановить, пока не поздно. Я тебе не рассказывал, потому что не люблю говорить гоп, пока не перепрыгнул, но моя кандидатура выдвинута на пост заведующего хирургическим отделением в одной потрясающей частной клинике. И сейчас любое разбирательство может поставить на моей карьере жирный крест.
— Я думал, тебя отправляют на пенсию.
— Так бы и случилось. Но в частных клиниках на пенсионный возраст иногда закрывают глаза. С утра до вечера поливать цветочки на балконе и кататься на яхте — это не для меня. И потом, сестры… Представляешь себе, у меня появится шанс начать все с чистого листа. Работать там, где нет Фюрузан, где она не будет за мной следить, отпугивая остальных. Может быть, я только поэтому и чувствую себя старой цирковой клячей. Потому что рядом постоянно торчит Фюрузан.
— Я уже говорил с Нэгельсбахом.
— У Нэгельсбаха душа! Душа у него, понимаете!.. Моей душе хоть волком вой, если у меня не будет больницы.
Он был близок к отчаянию. Может быть, женщины обожают его вот за это? За то, что он умеет безраздельно отдаваться одному чувству?
— Знаешь, хоть тебе и не хочется, но, если тебе что-то нужно от Нэгельсбаха, тебе все равно придется с ним поговорить.
— Я не мастер вести такие разговоры.
— А ты постарайся. Он же не упертый, просто очень добросовестный. Но к твоим словам отнесется серьезно.
