Дождавшись ночи, я стала стучать в дверь и кричать, что мне
плохо. Я хорошо знала, что ночью на всем нашем этаже будет дежурить всего одна
вертухай. Я громко орала, что умираю, и со всей силы стучала в дверь. Вертухай
наконец не выдержала и, решив узнать, что со мной случилось, открыла
«кормушку».
– Врача! Врача! Врача! – Я кричала настолько громко и
истерично, что чуть было не сорвала себе голос.
Как только открылась «кормушка», я притворилась, что падаю
без сознания, и закатила глаза. Увидев, что я лежу без движения, вертухай тут
же открыла дверь, зашла в камеру и наклонилась ко мне. Я схватила
женщину-вертухая за волосы и притянула ее к себе. Зажатую в руке булавку я
поднесла прямо к сонной артерии надзирательницы.
– Смотри, как легко зацепить СПИД! Этой булавкой я уже
уколола себя. Я протыкаю тебе сонную артерию – и все.
– Не надо, – жалобно прошептала вертухай.
– А травить меня хлоркой надо?! А в «стакане» без воздуха
держать надо?! Ты же мне все легкие вытравила и всю гортань сожгла! Ты же
женщина, что ж ты, сука, так с другими женщинами поступаешь?!
Взяв приготовленную заранее кружку, которую в тюрьме
называют «фанычем», я со всей силы ударила вертухая по голове и сама поразилась
тому, какой же кружка была тяжелой. Дело в том, что для того, чтобы из нее
сделать гирю, я накидала туда мокрого хлебного мякиша, который застыл и стал
внешне напоминать цемент. Моя кружка превратилась в приличную гантелю. Ударом
«фаныча» я оглушила вертухая. Затем среди ключей, пристегнутых карабином к ее
поясу, нашла ключ от Нинкиной камеры и ключ от четвертого дворика. Заперев
вертухая в своей камере, я перекрестилась и принялась действовать дальше.
Выбежав в коридор, я отперла Нинкину камеру и прокричала подруге:
– Пойдем!!!
– Куда? – опешила Нинка.
– На свободу! Ты же мечтала подержать на руках дочку и
умереть на свободе.
– Мечтала.
– Так пойдем! Я обещала тебе исполнить твое желание, и я его
исполню.
– Но я не думала, что у тебя это получится.
– У нас все получится!
Мы бросились по коридору в сторону лестницы и, поднявшись по
ней наверх, выбежали на крышу и открыли дверцу четвертого дворика.
– Как же так? Из тюрьмы же нельзя сбежать, – бубнила
себе под нос бегущая рядом со мной Нинка.
– Можно.
– Там же высоко и колючая проволока…
– Там есть дерево и кустарник. Колючей проволоки нет, ее
меняют. Во всех двориках поменяли, а в четвертом только начали. Словно нас
ждали.
Выбежав на территорию четвертого дворика, я с облегчением
вздохнула и поняла, что не ошиблась в расчетах: колючей проволоки действительно
не было. Значит, дерево и кустарник были внизу. Нинка подсадила меня на стену,
а я потом подала ей руку и резким движением затащила ее наверх. Мы взялись за
руки и посмотрела вниз: до земли было метров десять.
– Когда будем прыгать вниз, предупреждаю: кричать и
привлекать внимание нельзя. Иначе мы обе пропали.
– Высоко и страшно, – затряслась испуганная Нинка.
– Оставаться в тюрьме страшнее.
Выкинув ключ от своей камеры, в которой была заперта
вертухай, я еще раз попросила Нинку не кричать, и мы прыгнули на раскидистое
дерево.
Мы смогли! Мы это сделали! И мы не издали ни звука.
Зацепившись за сучья, мы с Нинкой еле слышно застонали от боли и с ужасом
увидели, что ветки под нами стали ломаться. Следующим этапом стал еще один
прыжок вниз: каждая из нас старалась упасть на кустарник. Кустарник
действительно смягчил падение. Тем не менее я ободралась до крови, а Нинка
потеряла сознание: ей повезло меньше. Сев рядом с истекающей кровью Нинкой, я
стала приводить ее в чувство, хлопать по щекам, смахивать слезы с
расцарапанного до крови лица и шептать:
– Нинка, мы на свободе. Ниночка, милая, мы на свободе!
Смотри, здесь воздух свежий. У меня от него даже голова кружится. Очнись,
пожалуйста, у нас мало времени. Машины проезжают… Нинка, здесь люди живут.
Понимаешь, живут!
Как только Нинка пришла в себя, мы вышли на дорогу и
остановили первое попавшееся такси.
– Мы убежали из тюрьмы. У нас нет ни копейки. Она –
мать. – Я махнула рукой в сторону Нинки. – Ей нужно увидеть ребенка.
У нас мало времени. Пожалуйста, довезите нас до дома.
– Садитесь, – понимающе сказал таксист и огляделся по
сторонам. – Все мы под богом ходим.
Когда такси тронулось и мы с Нинкой с облегчением вздохнули,
я попросила таксиста заехать на квартиру.
– Девушки, ну и как там, в тюрьме?
– Плохо, – ответили мы в один голос. – Вы только
милиции нас не сдавайте. Мы хоть чуть-чуть свободой подышим.
– Да я что, с ума, что ли, сошел? У меня у самого сын сидит.
Если бы он из тюрьмы сбежал, неужели бы его тоже кто-то милиции сдал? Мы же все
люди и всегда можем там оказаться. Вас уже, наверное, ищут.
– Ты убила вертухая или вырубила? – поинтересовалась у
меня Нинка.
– Вырубила.
– Она сейчас очнется и поднимет тревогу. Затем моментально
полетят сводки в МВД и в УВД по нашему месту жительства. К поискам подключатся
все оперативные группы Москвы и Московской области, во все отделения милиции
будут разосланы наши фотографии. Все постовые и участковые получат инструкции
по задержанию. Я даже дочку на руках подержать не успею. Может, не надо к твоим
родителям заезжать? Может, сразу к дочке?
– У нас есть еще время в запасе. Мне это очень надо: хочу
маму за руку хоть одну секундочку подержать. Вертухай не сможет поднять так
быстро тревогу. Я заперла ее в камере, а ключ выкинула. Даже если она быстро
придет в себя, то не сможет поднять тревогу, потому что не сможет выйти из
камеры. Пока вертухай до кого-нибудь докричится, пока ее найдут…
– Как же вам утром начнут завидовать другие женщины, –
закурил сигарету таксист. – Сидят многие, а бегут – единицы.
– Они будут нас ненавидеть.
– Почему?
– Потому что в тюрьме после побега начинается настоящий
кошмар. Усиливается режим, всех выдергивают из хат на сборку и проверяют все
камеры.
– А что такое сборка?
– Сборка – это грандиозный шмон, когда вертухаи трясут
баулы, срывают со стен простыни, которые женщины вешают, чтобы было хоть
немного уютнее. Простыни в цветочек на стене напоминают о доме. Это лучше, чем
тюремные голые стены. Когда делают шмон, то разрушают хоть какой-то уют,
созданный заботливой женской рукой.
