Как только мы подъехали к дому моих родителей, я оставила
Нинку в такси и, сказав, что вернусь через пару минут, зашла в подъезд и
позвонила в дверь своей квартиры. Я почувствовала, как к горлу подступают
слезы, и подумала о том, как же давно я здесь не была. Я уже много лет отдельно
жила от родителей, имела свою собственную квартиру, но при этом старалась
навещать мать с отцом как можно чаще. Когда заспанная мать посмотрела в глазок,
она не поверила своим глазам и на всякий случай спросила:
– Кто там?
– Мама, это я, Кристина. Открой.
Войдя в квартиру, я попросила плачущую мать принести мне
пакет, который я отдала ей на хранение перед тем, как села в тюрьму. Мать
вынесла сверток, заклеенный скотчем, и сказала, что она ни разу в него не
заглядывала и не интересовалась, что там. Я высыпала часть денег на диван и
быстро произнесла:
– Мама, папа, это вам. Теперь можете тратить. Раньше было
нельзя, меня искали, а теперь – можно. Меня уже никто не ищет, да и никогда не
найдет.
Достав еще три пачки по десять тысяч долларов, я положила их
отдельно и объяснила:
– Это отдайте Ирке. Пусть моего крестника побалует.
Я хотела было поцеловать мать, но та отшатнулась от меня, и
я не стала ее осуждать. Когда болеешь СПИДом, от тебя отворачиваются не только
чужие люди, но и самые близкие. От этого тяжелее вдвойне. У отца все же хватило
мужества пожать мне руку, но поцеловать в щеку он меня тоже не смог.
– Доченька, ты куда? Доченька???
Но я уже сбегала вниз по лестнице, крича на ходу родителям,
что СПИД не передается через поцелуи и что, несмотря ни на что, я их безумно
люблю и прошу у них прощения за то, что не оправдала их надежд.
Садясь в такси, я обливалась слезами, но все же пыталась
держать себя в руках. Когда машина подъехала к Нинкиному дому, я полезла в
пакет, достала из него пачку, в которой было ровно десять тысяч долларов, и
протянула ее таксисту:
– Спасибо, батя, за благородство. Таких бы людей, да
побольше – тогда бы жизнь не была такой тяжелой и жестокой. Возьми эти деньги и
помоги сыну. Там голодно.
Не став дожидаться благодарности от обезумевшего таксиста,
мы с Нинкой быстро поднялись к ней в квартиру, разбудили ее мать и обе
бросились к ее спящей малышке. Нинка села на пол рядом с кроваткой дочери и
стала, всхлипывая, перебирать ее крошечные пальчики.
– Не буди, она испугается. Она тебя совсем не помнит. –
Нинкина мать села рядом с Нинкой и, не побрезговав, прижала свою дочь к груди.
– Мама, я из тюрьмы сбежала.
– Я поняла.
– Как ты живешь?
– Плохо. У ребенка обнаружили ВИЧ. Денег на лечение нет,
отец ее не навещает. Знаешь, она меня не бабушкой, а мамой зовет. Она ведь тебя
совсем не помнит.
– Вот и пусть зовет. Пусть знает, что у нее есть мама и она
рядом. А когда она вырастет, то ты ей про меня расскажешь. Расскажешь, как сильно
я ее любила и что я не шлюха какая-то была, а меня в родильном доме заразили.
– Скажу, только вот не знаю, вырастет ли она. Ее жизнь стоит
денег, а их у нас нет.
– Вырастет, – вступила я в разговор и высыпала на пол
рядом с обнявшимися женщинами из пакета целую груду денег.
– Что это???
– Доллары. Растите девочку как положено и покупайте ей
необходимые лекарства. Пусть у нее будут самые красивые игрушки, самая красивая
одежда, да и вообще самая красивая жизнь.
Мы пробыли у Нинки дома около часа. Успели хоть немного
привести себя в порядок, переодеться в самые дорогие вещи, надеть Нинкины
парики и обработать многочисленные раны. Нинка все хотела разбудить дочь, но
мать уговорила ее этого не делать. Расставание с матерью было для Нины слишком
болезненным и тяжелым, обе ревели, но я взяла подругу за руку и просто силком
вытащила из квартиры.
Мы шли по ночной Москве в туфлях на высоченных каблуках, в
коротких юбках, обтягивающих топиках и париках. Наконец мы заметили и «ночных
бабочек», стоявших у шоссе, нашли их «мамку» и сказали ей о том, что мы хотим
подзаработать.
– Паспорта на бочку, – сказала предприимчивая «мамка».
– Нас обворовали. У нас нет паспортов.
– А что вы такие ободранные? Вас что, били или ножом резали?
– Такие клиенты попались…
– Вы что, самостоятельно раньше работали?
– Самостоятельно.
– Страшные, тощие, как селедки. Откуда вы такие взялись?
Теперь ко мне под крышу хотите?
– Хотим.
– Тогда вот с крышей мне и отработаете. Нашу точку менты
крышуют. Мои девочки не хотят к ним на субботник ехать. Вот вы, как вновь
прибывшие, и поедете.
Буквально через полчаса на точку приехал ментовской «газик»,
и мы тут же отправились на субботник. Я не знаю, скольких в эту ночь мы
заразили СПИДом. Я не считала. Просто с легкостью прокалывала презервативы
зажатой в руке кнопкой и постоянно ковыряла и без того кровоточащую десну. Мы с
Нинкой обслужили почти целое отделение милиции. Обрадованные нашей
покладистостью, стражи порядка насытились любовью сполна и отправили нас
обратно на точку, чтобы мы передали «мамке», что отработали этот субботник «на
отлично». Утром мы вышли из отделения еле живыми.
– Сейчас им придет сводка о том, что из тюрьмы сбежали две
девушки, болеющие СПИДом, – прыснула со смеху Нинка и закашлялась.
– Представляю, что с ними будет, когда им покажут наши
фотографии!
Тяжело дыша и постоянно кашляя, мы забрались на крышу
многоэтажного дома и упали от усталости.
– Я горю вся! – прошептала я Нинке.
– Конечно. Столько физической нагрузки с нашими-то
ослабленными организмами. – Нинка вновь закашляла и напомнила мне этим
кашлем Игната. – У меня все тело ломит.
– У меня тоже.
– Знаешь, мне кажется, что мы уже отомстили этому миру.
– Мне тоже так показалось.
Я подползла к кашляющей Нинке и взяла ее за руку.
– Кристина, спасибо тебе.
– За что?
– За то, что ты исполнила мое желание, и за то, что подарила
моей дочери жизнь.
Подышав свежим воздухом и посмотрев на голубое небо, мы
взялись за руки и подошли к самому краю двадцатипятиэтажного здания.
– Это совсем не страшно, – прошептала я Нинке и ощутила,
как затряслись мои колени.
– Я знаю. Нужно только не смотреть вниз, иначе может
закружиться голова.
– Представь себе, что мы на крыше тюрьмы. Там, внизу –
дерево, кустарник и свобода…
