На душе мне становится легче, потому что я знаю, что Нинка
находится за стеной и она такая же, как и я. У нее точно такие же печали,
мысли, и впереди такая же безнадежность… От тюремного окошечка моей камеры
тянется целое сплетение различных «дорог». «Дороги» – это тюремные записки, на
местном жаргоне называемые «малявами». Мы с Нинкой часто общаемся посредством
«дорог». Вчера она поздравила меня с днем рождения: нарисовала роскошный торт
со свечами и розы. Нинка вообще потрясающе рисует, ведь она
художник-оформитель. Она талантлива от природы. Иногда она рисует по моей
просьбе. Нинка даже не смутилась, когда я попросила ее нарисовать мой организм
внутри, вернее, мою иммунную систему. Она ее запросто нарисовала: столько
разрушенных иммунных клеток… Увидев этот рисунок, я закричала от боли и
несколько дней не разговаривала с Нинкой. Но потом я первая с ней помирилась, и
боль постепенно прошла… Ко мне приходит масса записок от других заключенных. В
них матерная ругань и проклятия. Мне желают поскорее сдохнуть и ненавидят меня
за то, что у меня СПИД. Тут в тюрьме не важно, болеешь ты СПИДом или только являешься
ВИЧ-носителем. Хотя я сама с недавних пор стала подозревать, что уже болею
СПИДом, по-другому просто не может быть. В тюрьме все наши болячки обостряются
со страшной силой, ведь здесь нет никаких возможностей для лечения. Точно такие
же записки приходили к Нинке. Сначала мы болезненно на них реагировали, не
понимая, в чем именно мы виноваты, а потом привыкли и уже не обращали на них
внимания. Приходили записки и от женщин-кобелов. Женщина-кобел – это как
мужчина. В тюрьме полно лесбиянок. Так вот, кобел играет роль мужчины. Записки
были подобного содержания: «Видела тебя на прогулке. Ты хорошенькая. Я тоже
болею СПИДом. Жаль, что мы не можем создать с тобой семью». Я такие записки
выкидывала сразу, хотя, если честно, я недоумевала оттого, что могу кому-то
нравиться. За время, проведенное в тюрьме, я очень сильно сдала и уже давно не
смотрела на себя в зеркало. Не смотрелась в зеркало и не читала ни газет, ни
журналов. Я совершенно сознательно отреклась от внешнего мира. Нинка же всегда
читала прессу, радовалась, если у нее в руках была интересная книга, и много
рисовала. Рисование отвлекало ее от мрачных мыслей. Целыми днями она рисовала
оставшуюся дома дочку, мечтала хотя бы на минутку увидеть ее и перед сном
всегда громко пела колыбельные песни…
Я сильно привязалась к Нинке и иногда пела вместе с ней,
стоя у крохотного тюремного окошечка в клеточку. Однажды она даже угостила меня
яблоком, а один раз стала так громко кричать, что, наверно, ее отчаянные крики
слышала вся тюрьма. Когда Нинку увели в «стакан», стала кричать и я для того,
чтобы меня бросили в «стакан» тоже. В «стакане» я стала расспрашивать Нинку о
том, что случилось. Нинка сказала, что получила письмо из дома. Родители
выслали фотографии дочки и написали, что у ее малышки обнаружили ВИЧ. После
рождения ребенка все было нормально. Все надеялись на то, что все обошлось, но
вот вирус все же перестал прятаться, инкубационный период закончился, и болезнь
дала о себе знать.
После этого Нинка потеряла покой, постоянно попадала в
«стакан», перестала рисовать и отказалась от чтения газет и книг. А еще она
почему-то перестала общаться со мной… Она вообще с кем-либо перестала общаться…
Однажды ночью у меня заболело сердце. Я и подумать не могла, что сердце может
болеть так сильно. Я стала корчиться от дикой боли, подумала, что это конец, и
приготовилась к смерти. Я хотела только одного: чтобы эта боль как можно
быстрее закончилась. Но она не заканчивалась, она становилась сильнее, и у меня
уже просто не было сил ее терпеть. Мне казалось, что моя грудь разрывается на
части. Устав от острой боли, я доползла до двери и стала громко стучать, прося,
чтобы мне сделали обезболивающий укол и дали таблетку валидола. Но сонная
дежурная раздраженно крикнула мне, чтобы я стучала себе по голове, и если я не
успокоюсь, то она бросит меня подыхать в «стакан». Тогда на помощь пришла
Нинка. Через окно она передала мне пачку валидола и пачку анальгина. Я пила
таблетки, ревела, но потом приступ прошел, и я почувствовала себя лучше. С тех
пор мы опять с Нинкой стали общаться, только уже не так часто, как раньше.
Целыми днями моя соседка была занята своими мыслями. Она так же, как и я, уже
перестала за собой следить. Зачем? Мы же все равно не дотянем до свободы, и нас
никто не увидит. А что хорошего на свободе? Презрительные взгляды окружающих…
Ненависть к нам за то, что мы еще живы. Не жизнь, а сплошной траур.
Родственники виновато прячут глаза, а если изредка и зайдут в гости, то со
своей одноразовой посудой, стараясь ни до чего в доме не дотрагиваться. Отец
вообще переехал на дачу, чтобы быть от меня подальше. А в спальне матери я
обнаружила тарелку, она прятала ее в своей тумбочке. Когда я спросила ее о том,
почему она прячет тарелку, ведь ВИЧ не передается через посуду, мать виновато
отвела глаза в сторону и пробурчала, что это так, на всякий случай.
А сегодня в одной из камер девушка вскрыла себе вены. Она
перерезала их какими-то подручными средствами. Несчастная оставила предсмертную
записку, в которой она призналась в том, что устала чувствовать себя зверьком,
запертым в клетке. Я подхожу к крошечному тюремному окну и кричу Нинке:
– Нина, ты новость слышала?
– Слышала, – отвечает она. – Везет же некоторым!
Одного не пойму, чем она это сделала?
– Если сделала, значит, было чем. Смотри, сегодня
полнолуние. Скажи, луна красивая?
– Красивая, – не могла не согласиться Нинка. – А
звезд-то сколько на небе! Раньше, когда я смотрела на звезды, я искала самую
яркую и загадывала желание.
– Я тоже. Ты обычно что загадывала?
– Встретить своего принца.
– Встретила?
– Угу. В моей жизни был только один принц – это мой муж. Мы
с ним любили смотреть на ночное небо. У нас дома даже телескоп был. Интересно,
как он сейчас.
– Кто? Телескоп?
– Да нет, муж.
– Он тебе не пишет?
– Нет, и даже на суде не был. Я слышала, что он вроде с
кем-то сошелся.
– Он не болеет?
– Он здоров как бык.
– Ты его не заразила?
– Я рожала тяжело, порвалась сильно. Ждала, пока все
заживет. Мы с ним после родильного дома так ни разу не были близки. А потом я
узнала про свой диагноз, и он сбежал.
– Что, сразу взял и сбежал? Даже не создавал видимости, что
пытается тебя поддержать морально?
– Ничего он не создавал. Сквозанул в неизвестном
направлении, и все. Пропал. Правда, после того как меня посадили, к дочке пару
раз приходил, а как узнал про ее диагноз, так написал от нее отказ.
– Козел!
– Знаешь, я не злюсь, что он меня бросил. Он просто струсил,
а вот за отказ от дочери…
– Не злишься на человека, который предал тебя в самый
трудный момент твоей жизни?
– Я просто люблю…
