В зеленой воде пруда лениво плавали откормленные синие и красные рыбины. Рабыни закончили шептаться в нише мирадора. Айша снова отерла пот со лба – похоже, до обеда придется сменить и платье, и рубашку.
Она снова прислушалась, пытаясь уловить хоть какие-нибудь звуки со стороны Посольского зала.
Судьба-насмешница расположила сердце мужской половины прямо за стеной харима, в котором теперь была крепко заперта девушка. Впрочем, из зала Послов сейчас должна была вернуться мать – аль-Хансу из уважения к возрасту и уму допускали на верхние галереи. Там, над знаменитыми тремя подковами арок, в сплошь покрытой сине-золотой резьбой стене, под слепящим глаза сетчатым куполом позолоченного дерева располагались три забранных золотыми решетками окошка – для женщин, которым разрешали слушать совещания сановников. Мать Айши являлась на эти собрания вместе со старшей женой покойного Умара, третьей – и единственной умной, как мрачно шутила аль-Ханса, – женой эмира Абд-аль-Азиза, и Сулеймой, его любимой наложницей.
Вот уж кого нужно опасаться дурочке-Лейле, вдруг подумалось Айше, – и горечь снова разлилась во рту желчью, от вкуса которой не помогали ни рахат-лукум, ни шекинская пахлава. «Семнадцатилетней девчонке нечего делать в диване, даже за окном галереи, – отрезал брат в ответ на ее просьбу. – Отец избаловал тебя, Айша, думай о замужестве».
Вот уж спасибо, злилась про себя девушка, кусая вышитый левкоями край платочка. Чтобы меня каждую ночь водили к мужу четыре хихикающие рабыни, а он бы елозил у меня меж бедер, постанывая и слюнявя ухо. А потом, дергая толстым задом, изливал семя, отворачивался и с храпом засыпал. Ну или ставил на колени и на локти и входил сзади, молотя зеббом и дергая обеими руками за проклятый пояс: «крепче держи поводья!» – так напутствовали мужчин Бени Умейя, провожая в спальню к невольнице. А потом, думала Айша, он бы пожаловал меня золотым замком между ног – чтобы с удовлетворением просовывать палец и нащупывать «ключи от рая» под шальварами после каждой отлучки. Вот счастье женщины Бени Умейя! Недаром ибн Хазм в своем трактате «Опровержение опровержений» писал: «Женщины аш-Шарийа пребывают в плачевном состоянии, и мы сами довели их до этого. Мы заперли женщин в харимах и ограничили их разум и души делами рождения детей и их вскармливания. Вот почему теперь они представляют собой жалкое зрелище – ущербные разумом, не способные толком выражать свои мысли, они даже не смогут сами себя прокормить, если лишатся господина. И в этом причина запустения и нищеты наших земель, ибо число женщин вдвое превышает в них число мужчин, и эти женщины не приспособлены ни к какому полезному ремеслу». Впрочем, братец, светлейший эмир Исбильи Абд-аль-Азиз, не знал, кто такой ибн Хазм.
За спиной раздались тяжелые шаги и шелест семи слоев шелка. Со вздохом аль-Ханса опустилась на подушки – на шестом десятке ее стал мучить ревматизм. И принялась разматывать парадный хиджаб. Рабыни кинулись к ней на помощь – откалывать бриллиантовые заколки под подбородком и надо лбом, развязывать шелковые шнуры у талии и под грудью. Аль-Ханса сердито их оттолкнула и, звеня браслетами, похлопала в ладоши – убирайтесь, мол.
Девушки в испуге шарахнулись и забились за колонну, у которой только что сплетничали завистливые невольницы.
– Город окружен, – тихо сказала аль-Ханса дочери.
– Дорога на Гарнату перекрыта? – быстро спросила Айша.
– Увы, да, – мать мрачно кивнула.
Нахмурившись, аль-Ханса вынула шпильки и позволила длинным, еще тяжелым косам упасть на плечи. В последние месяцы в матушкиных волосах прибавилось седины, с горечью подумала Айша.
Кто бы мог подумать: вот так, на склоне лет, лишиться всего – супруга, дома, власти, родичей, даже самой безопасности и мира над головой. Она, Айша, еще молода – но каково ее матери?
Аль-Ханса вынесла страшную неделю бегства из Куртубы безропотно, хотя им пришлось раздать погонщикам и бедуинам почти все драгоценности. Женщины не останавливались отдохнуть в караван-сараях: Айше всюду чудились ощупывающие, злые взгляды людей из Басры. В Вад-аль-Асте они, уступая просьбам младшей сестры, остановились в доме купца, вольноотпущенника Умара. У одиннадцатилетней девочки начались месячные, а Айша знала, что у Шурейры они протекают тяжело и болезненно. Таруб, мать девочки, тоже чувствовала себя неважно. Трястись в паланкине на спине верблюда, да еще и по горным тропам, обеим женщинам было невмоготу. Айша до сих пор проклинала себя за мягкосердечие: теперь об участи сестренки, тети Таруб и трех рабынь она могла лишь догадываться. И молиться, чтобы басрийцы оценили происхождение и воспитание женщин и продали их в хороший харим. Сейчас бы их всех везли в хурджинах, со скрученными руками и с кляпами во рту – если бы не хорошее ночное зрение Айши. Она подскочила тогда на подушках, словно что-то ее толкнуло, и отодвинула циновку, закрывавшую выход в сад. Среди жасминовых кустов крались мужские тени. Шурейра не смогла бежать быстро, бедняжка, а мать и верные служанки ее не бросили. Когда верблюды быстрой иноходью уносили их от дома предателя, Айша слышала, как рыдает в своем паланкине аль-Ханса, призывая Всевышнего сжалиться над молодой наложницей и ее бедной дочкой. А в ушах у нее стояли крики сестры: «Помогите! Айша! Мама-аа! Помогите!» А потом крики оборвались – видимо, Шурейре зажали рот. Айша поклялась, что разыщет сестру и тетю Таруб во что бы то ни стало. Сестру – и купца. Купца кастрирует, причем прикажет «сбрить» все, а его толстуху-жену и всех четверых детей отправит на рабский рынок. Предатель.
Мать тяжело вздохнула за ее спиной:
– Говорят, что вчера вернулся… этот.
Аль-Ханса никогда не называла нерегиля по имени.
– Значит, скоро они начнут штурм, – мрачно отозвалась Айша.
– Да, – не менее мрачно согласилась с ней пожилая женщина.
– Что с дорогой на Малаку? – нахмурилась девушка.
– А вот ее только патрулируют, – отозвалась аль-Ханса. – Кому из Бени Умейя придет в голову бежать в земли Сегри?
– Нам нужно покинуть город не позднее завтрашней ночи, – очень тихо сказала Айша и взяла маму за руку.
Аль-Ханса ахнула:
– Доченька… да как же мы?..
– Исбилья падет, – еще тише сказала девушка. – Альмерийа пала, падет и Исбилья.
Она не отрывала взгляда от спин красных рыбищ, медленно проплывающих в толще зеленой воды. Мать пригнулась к ее плечу и еле слышно выдохнула:
– Но… На совете сказали, что город держится и что нерегиль – да будет он навечно проклят Всевышним! – вернулся раненый и опозоренный, халиф приказал его высечь… Откуда ты знаешь?..
В ее шепоте звучал страх. Страх перед будущим – но и страх перед ней, Айшой. Ее предчувствий боялись все – потому что Айша умела видеть будущее. Настоящее будущее. Будущее, которое всегда сбывалось. И чужое прошлое тоже не было для нее тайной. Зейнаб, вторая жена отца, в лицо звала ее ведьмой.
На вопрос матери не было ответа. Как можно объяснить это человеку, который ни разу не чувствовал резкой головной боли от блика света на воде. Отблеска драгоценного камня в свете свечи. От солнечного зайчика, пойманного братишкой в зеркало. И страшного потока цветов и образов, врывающегося в разум вслед за бликом.
