– Ну и наглец, – повторила она потрясенно.
– Я такой, – согласился он и дерзко ухмыльнулся. – По образу и подобию.
– Значит, – повторила она, все еще не веря в услышанную наглость, – он с помощью людей хочет сделать то, что не в состоянии сделать сам?
– Ну да. Что-то в этом роде. Ладно, спи, а то уже светает. Договорились, одеяло не стягивать!
– И не лягаться, – пробормотала она послушно. – А то удавишь, помню.
Некоторое время она лежала тихо, прислушивалась к его ровному дыханию. Выждав, спросила шепотом:
– Почему не спишь?
– Не знаю, – ответил он негромко. – Недостаточно устал, мысли всякие…
– Грубый ты, – упрекнула она. – Хотя бы соврал, что тебя волнует мое присутствие… Ого, в самом деле волнует!
– Да это я так, задумался, – объяснил он неуклюже, однако Лилит уже отшвырнула одеяло и снова оказалась на нем, прижалась всем горячим чувственным телом, он ощутил, как жар перетекает в его тело, и без того раскаленное, будто вынырнул из кипящего масла. Она припала к его губам, и хотя Олег никогда не любил целоваться, какое-то глупое занятие, но сейчас ощутил странную сладость, от которой по телу побежали щекочущие мурашки.
Руки их сплелись, она охнула, закусила губу, выгнулась, мышцы напряглись в болезненно-сладкой истоме. Она чувствовала, как гаснет разум, а власть над телом берет древняя мощная сила, намного более сильная, грубая, могучая, не знающая преград.
Потом, когда дыхание у обоих шло с хрипами, а грудные клетки жадно вздымались, хватая открытыми ртами воздух, они долго лежали, медленно и неохотно возвращаясь в этот приземленный мир. За окном все еще темнота, зря Олег пугал ее близким рассветом, лишь тоскливо замыкала далеко внизу разбуженная корова, да еще донесся слабый волчий вой.
Лилит повернулась к нему, снова забросив ногу ему на живот, чуть ли не на грудь, голову пристроила на могучем бицепсе. Прошептала тихонько потерянным голосом:
– Я уж думала, что меня ничем не удивишь. И все мужчины всегда будут намного слабее и проще меня…
Он проговорил лениво:
– А разве не так? Томас так восхвалял твое древнее происхождение, но никак не решался сказать, насколько оно древнее. Думаю, у него просто язык не поворачивался. Примерзал. А то и вся кровь замерзала, как у лягушки в декабре.
– Ну и что, – сказала она. – Сколько их было, этих мужчин, но никого я не признавала даже равным! И ни один так и не стал моим мужем.
Он хмыкнул.
– А этот, как его… Азазель?
Лилит возразила оскорбленно:
– Мужем? Нет, никогда!
– Но я как-то читал в старых хрониках…
Она фыркнула:
– Мало ли что набрешут!.. мужем у меня может быть только тот, кого я сама признаю, что он сильнее.
Он спросил с недоверием:
– И что же, за все время с начала создания мира…
Она скромно опустила веки, тень от длинных ресниц упала на бледные щеки.
– Ах, Олег, тебе в это трудно поверить? Мне – тоже. Да, за все время с начала создания света я не встретила никого сильнее. Мужчин было много, верно, но сильнее… Не забывай, кто меня создал!.. А все остальные существа – это уже, как понимаешь, прах от праха…
Он взглянул остро.
– Но я тоже прах.
Помолчал, она выговорила с трудом:
– Именно это я и говорила себе все время. Повторяла и повторяла. Убеждала, что ну никак не можешь быть сильнее. Ну не может человек самостоятельно так раздуть в себе искру, что станет ярче чистого света, из которого создана я!
Он слушал, слегка кивнул, развел руками.
– Ну, я тоже так думаю.
Она возразила:
– Это не так! Ты – сумел. Не знаю как, но сумел. Первым сделал то, к чему так стремился Творец, на что он рассчитывал, создавая то, что считает шедевром. И как странно… даже причудливо, что его покорные ученики мрут, как мухи, а ты – бунтарь, не признающий Его вообще… сумел… сумел первым… Олег, ты хоть понимаешь, что ты – Первый?
Он покачал головой, зеленые глаза блеснули злостью, в голосе прозвучал нешуточный гнев:
– Не понимаю и не принимаю. Я не хочу быть ни первым, ни последним в чьем-то войске, цели которого мне чужды и непонятны. Спи, а то удавлю!
Он отвернулся, выбравшись из-под ее ноги и высвободив руку, схватил скомканное ногами одеяло и укрылся до плеч. Лилит выждала, прильнула тихонько к его спине, чувство умиротворенности и защищенности тут же разлилось по телу, она заснула сразу и очень крепко.
На другой день от сэра Торвальда, отца Томаса, Олег узнал, что во все королевства уже отправлены гонцы, и вскоре на похороны короля, который так неудачно связал свою судьбу с Тайными, начали прибывать короли соседних стран или близкие из королевской родни, а также бароны и знатные сеньоры. Первым прибыл с небольшой дружиной на быстрых конях король Фафнир, по старому обычаю кони не подкованы, хотя теперь англы сражаются обычно в тяжелых доспехах, отсутствие подков не прибавляет коням скорости, только вредит копытам. Правда, на этот раз даже король, не говоря уже о телохранителях, прибыл без доспехов, надев поверх свитера лишь легкую кольчугу.
Прибыл Азнавур, он тоже, как и Фафнир, из дальнего королевства, а последними начали въезжать в город, как водится, те, кто живет совсем рядом. Столица постепенно заполнялась богато одетыми вельможами, в гостиницах и на постоялых дворах подняли цены.
Покойный король, как он понял с удивлением, пользовался уважением среди рыцарства и симпатией у простого народа. Он был свойский король: почти никого не обижал, соседей не притеснял, воевать не любил, предпочитая проводить время в пирах и на охоте, а если его кто задевал, старался отделаться шутками. Споры решал миром, у него в королевстве всегда был урожай, так что нередко помогал соседям либо зерном, либо мукой, позволял рубить свой лес, где деревьев все равно не уменьшается.
Больше ни рыцарям, ни народу знать не полагалось, это только в последней смертельной схватке удалось узнать, какой ценой он все это заполучил. Но из деликатности принято было считать, что король погиб по нелепой случайности, когда ночью возвращался с охоты, а на него напали разбойники, приняв за богатого купца. Для спокойствия в королевстве короли и правители должны выглядеть чистыми и непогрешимыми.
В этой ситуации для спокойствия страны глупо и бесполезно было бы вякать о том, как на самом деле погиб король, а для будущего короля, кем бы он ни был, присутствие Томаса будет более чем нежелательным, Томас кипел от ярости, уже в замке он дал волю гневу и горько жаловался отцу на неблагодарность и вероломство сеньоров.
Отец кротко поддакивал, уже не тот грозный воин, каким Томас привык его видеть, и лишь однажды напомнил, что вероломными были изначально, ведь если бы он не прибыл в самый последний момент, замок был бы захвачен…
