– Я хорошо помню тот день. Я высушила свою подушку,
которая была постоянно мокрой от слез, выключила телефон и решила начать жить
новой жизнью. Надела самое красивое платье, уложила волосы и решила пойти на
улицу, чтобы взглянуть на этот мир другими глазами. Глазами, где ЕГО нет. Но
раздался звонок в дверь. Такой долгий и такой пронзительный. На пороге стоял ОН
с большим чемоданом, двумя удочками, охотничьим ружьем и букетом из трех
тюльпанов. ОН сказал, что я нарядилась как продажная девка и что нормальная,
любящая женщина должна сидеть у телефона и ждать звонка от любимого, что если
люди друг друга любят, то они должны набраться терпения и ждать… ОН даже
сказал, что Эвелина Ганская ждала Бальзака ровно двадцать лет, что любимая
женщина Тютчева ждала его тоже ни много ни мало, а десять лет. Но ОН позабыл
сказать, что любимая женщина Тютчева, Денисьева, так и не дождалась своего
любимого: умерев от сердечного приступа, а точнее от одиночества и боли. А еще
ОН забыл, что он не Бальзак, а я не Эвелина Ганская. Я хотела закрыть дверь, но
он подставил ногу, чтобы я не смогла этого сделать. Он сказал, что приехал ко
мне навсегда. Я набралась смелости и сказала, что ничего не хочу. Ничего. Я до
сих пор не знаю, на какой срок он тогда приходил. На день, на неделю, на месяц…
Я не пускала его в квартиру, и он с силой меня отпихнул. Он вошел так же,
грубо, как когда-то, восемь лет назад, он вошел в мою жизнь. Совершенно
бесцеремонно, думая только о себе, о своих интересах. Я просила его уйти, но он
открыл чемодан, из которого полетели рубашки, галстуки, трусы, и сказал, чтобы
я освободила ему место в шкафу, потому что в этой квартире должно быть его
собственное место. Он требовал, чтобы я освободила ему также место на лоджии,
куда он сложит свои, вернее, наши семейные удочки. Он назвал эти удочки
семейными.
Мол, наше совместно нажитое имущество начинается с удочек. А
затем позвонила его теща. Она поинтересовалась, для чего ее зять забрал из дома
свои вещи. Мне стало страшно: он даже не объяснился… А ведь он так и по жизни
жил… Без объяснений. Он сказал теще, что он устал, что вернется только в том
случае, если его будут уважать и хорошо к нему относиться. Это значит, что,
едва переступив порог моей квартиры, он уже думал о возвращении. Ему нужно было
просто успокоить мой бунт. Ему нужно было сделать меня покладистой и
безропотной, такой, какой я была эти страшные восемь лет одиночества. Я
по-прежнему просила его уйти, но он не уходил. Он снял свои носки и потребовал,
чтобы я немедленно их постирала. Потому что теперь мы муж и жена, а жена
обязана обстирывать мужа. Я стояла, словно во сне, и крепко держала его носки.
Еще бы год назад я бы восторженно их стирала, сушила, бережно гладила утюжком и
радовалась, что мне досталась великая честь прикоснуться к чему-то личному и
даже можно сказать интимному… Уже в который раз я поняла, что все эти годы я
просто ждала, а он жил. Наверно, именно в этом и было наше отличие. Я
внимательно посмотрела в его глаза и увидела, что передо мной стоит не мужик, а
типичный рохля, который годами, до самой старости будет тянуть жилы из обеих
женщин, не в силах отважиться кардинально изменить свою жизнь. Жене он морочит
голову тем, что задерживается на работе и вкалывает на благо семьи.
Любовнице обещает развестись, но только не сейчас, только
немного позже. Мне даже вспомнился фильм с Олегом Басилашвили «Осенний
марафон», где герой мечется межу двумя женщинами, мучая обеих и мучаясь сам. Но
по складу мужского характера он обыкновенный рохля. Он никогда и ни на что не
сможет решиться и с облегчением воспринимает ситуацию, когда что-то избавляет
его от необходимости принять хоть какое-нибудь решение. Бег по замкнутому
кругу. Так же и ОН, мой любимый. Погряз во вранье и продолжает врать.
А ведь счастье нуждается в верности, потому что без нее
счастья попросту может не быть… Я твердо сказала: «Уходи». Но он не
отреагировал на мою просьбу, он повторил, чтобы я шла стирать носки.
Я не выдержала. Я и сама не понимала, что делала в тот
момент. Я схватила ружье, лежавшее рядом с удочками, которое по всей
вероятности тоже было нашим первым семейным имуществом, нацелилась на любовника
и выстрелила.
Я не помнила себя. Я совершенно себя не помнила… Когда я
очнулась, он был мертв. Я подошла к телефону и вызвала милицию. А потом
выстрелила в молчащий телефон и почувствовала себя свободной.
Елена Михайловна замолчала и трясущимися руками взяла
стакане водой. Отпив несколько глотков, она поставила стакан обратно и
судорожно смяла платок.
– Я поняла, что не могу сидеть сложа руки в квартире
рядом с трупом в ожидании милиции. Я взяла наше «семейное» ружье и спустилась
вниз.
Сев на лавочку, я посмотрела на часы, обняла ружье и
принялась ждать милицию. Рядом с подъездом стоял джип, в котором сидел хозяин
этого дома. Он приехал к своему товарищу. Увидев плачущую женщину, обнимающую
ружье, он удивленно спросил, какого черта я тут делаю. Я сказала, что жду
милицию, тогда он открыл заднюю дверь и пригласил меня в машину. Так я и
очутилась в этом доме и в этой семье. Именно поэтому я служу хозяину верой и
правдой и забочусь о его единственном ребенке.
– А вы были знакомы с его женой?
– Да. Она была очень хорошая женщина и достаточно
мудрая…
– И как она отнеслась к тому, что он привез вас в этот
дом?
– – Я же сказала, что она была достаточно мудрая.
– Но ведь теперь вы можете вернуться в ту жизнь и
попробовать жить на свободе. Прошло слишком много времени. В вашей квартире уже
давным-давно живут другие люди, а вас конечно же никто не ищет. Уже и срок
давности преступления истек.
– Я не хочу той жизни. Я не была за воротами этого дома
почти двадцать лет. Мое место тут. И умру я тоже тут… – Заплаканная женщина
покачала головой.
– Ерунда! – возмутилась я. – Вы еще сможете
стать счастливой. А я вам помогу, если вы поможете мне как можно быстрее отсюда
сбежать.
Я помогу вам с покупкой квартиры. У вас есть какие-нибудь
документы?
– Нет. А кто их здесь будет проверять?
– Бог мой, у вас даже нет паспорта? Я и с этим вам
помогу. Среди моих поклонников есть весьма влиятельные люди.
Елена Михайловна вновь отрицательно покачала головой и
встала.
– Я и сама не знаю, зачем рассказала тебе все это. Мое
место здесь. Я здесь словно в монастыре.
Я ушла из людского мира и не испытываю в нем ни малейшей
потребности.
– Но ведь это сумасшедший дом… Неужели вы и вправду
считаете, что ваше место среди сумасшедших?
– А я и сама сумасшедшая. Я же убила человека…
– Вы не сумасшедшая. Вы сделали все правильно. На вашем
месте я бы поступила точно так же.
Я подошла к окну.
– Там, за этим забором, совсем другая жизнь.
