– У меня что-то с ногой. Может, я ее тоже сломала? Еще
мне кажется, что у меня сломаны ребра. Там, где ребра, такая сильная боль…
Пламя от самолета становилось все меньше и меньше, а это
значит, что давящая на нас темнота становилась все сильнее и сильнее. Боль в
ногах казалась невыносимой. Я попыталась подняться, но не смогла. Стало еще
хуже и еще больнее. Но я знала, что должна встать. Встать и помочь обгоревшему
Максу. Он протянул мне руку, но как только я до нее дотронулась, громко
закричал, перевернулся на спину и стал кататься по мокрой траве.
– Прости меня, пожалуйста, прости… – бормотала я,
сплевывая собственную кровь. – Прости… У тебя же руки обгорели… Тебе больно…
Там ведь кожа почти слезла… Она как гармошка… Ради бога прости…
Макс не отвечал, по-прежнему катался по траве и кусал и без
того окровавленные губы. Я не сомневалась в том, что сейчас у него болевой шок.
Он ничего не видит, не слышит и вообще не понимает, что
происходит. Нужно переждать, больше я ничего не могу сделать. Наконец Макс
пришел в себя, подполз ко мне и лег рядом.
Мы лежали на мокрой траве, касаясь плечами друг друга в
мокрой, порванной и окровавленной одежде, оба мирились с раздирающей болью и
наблюдали за тем, как догорает самолет. Дождь перестал. Но нам это было
безразлично. Я лежала с открытыми глазами и мечтала о том, чтобы вновь потерять
сознание. Если я потеряю сознание, то не буду чувствовать боль. Уж слишком она
резкая и невыносимая. Собрав остатки сил, я прощупала свои ребра и с
облегчением вздохнула. Переломов не было.
– Что там у тебя? – спросил Макс.
– Переломов нет.
– А ноги?
– Мне кажется, нога сломана.
– Нос тоже сломан.
– Это значит, что у меня теперь будет кривой нос?
– Хрен с ним! Главное, что ты осталась жива.
– Я больше не могу выносить боль, – почти плача
сказала я и тихонько всхлипнула.
– Терпи. Ты же сильная. Ты даже не представляешь, какая
ты сильная. Так играть может только сильная женщина. Я когда тебя первый раз по
телевизору увидел, чуть не обалдел.
– Правда?
– Правда.
– А почему ты не говорил мне об этом раньше?
– Не знаю. Я говорю тебе об этом сейчас.
– Это потому что мы умрем? – спросила я довольно
спокойно. Сейчас я продала бы свою душу дьяволу за единственную таблетку
обезболивающего.
– Ты что такое говоришь?!
– Но ведь мы даже не можем встать. Я не могу остановить
носовое кровотечение. Я не могу успокоить боль. Я вообще ничего не могу.
Ничего. Наверно, скоро у меня начнется агония и я умру. Тут нет ни больниц, ни
людей. Тут вообще никого нет.
Мы даже не знаем, где мы находимся и придет ли к нам помощь.
У нас нет воды и пищи. Скажи честно, мы умрем?
– Наверно, очень глупо не умереть в воздухе в падающем
самолете, а умереть на земле.
– Глупо. А разве смерть бывает умной? Все люди всегда
умирают по-глупому. Кого-то сбивает машина, кто-то теряет управление, кто-то
тонет, кто-то умирает от элементарного гриппа… Это же глупые смерти. Так же и у
нас.
– Мы выживем. Только немного отлежимся.
Когда сможем встать, сориентируемся и обязательно найдем
помощь.
Я облизала сухие губы и почему-то поверила Максу. Он же
сказал, что мы не разобьемся, и мы не разбились. Он сказал, что мы
выкарабкаемся, значит, мы обязательно выкарабкаемся.
– Мне очень больно, – простонала я и закрыла
глаза. – Я бы отдала все на свете, чтобы превозмочь боль.
– Потерпи. Боль можно перетерпеть, и она уйдет сама.
Вскоре мне стало совсем плохо. Мои стоны перешли в какие-то
нечеловеческие звуки. Макс приподнялся и нежно поцеловал меня в шею.
– Девочка моя родная. Потерпи. Ну потерпи, скоро станет
легче.
– Поцелуй еще.
– Что?
– Поцелуй еще… Твой поцелуй притупляет боль. Целуй.
Я не врала. Горячие губы Макса немного облегчали мою боль и
возвращали память об уже позабытых ощущениях…
Глава 14
Огонь, охвативший самолет, уже погас, только едкий дым
напоминал о том, что именно на этом месте произошла авиакатастрофа. Еще
немного, и будет светать.
– Почему ты не замужем?
– Не знаю. Наверно, потому, что счастливых семей не
бывает.
– А одиночество бывает счастливым?
– Я не одинока. У меня есть близкие и друзья.
– Ты знаешь, когда я увидел тебя в первый раз, я
поразился тому, какое одиночество было в твоих глазах. Я еще никогда в жизни не
видел женщины более одинокой, чем ты. Ни твоя слава, ни твой шумный успех не
спасают тебя от одиночества.
– Одиночество – это состояние души.
– Не думаю. Мне кажется, что одиночество – это диагноз,
и болезнь подается лечению. Даже если она длительная и затяжная. Я представляю,
как красиво за тобой ухаживают мужчины. Наверно, они устраивают тебе уикенды,
заказывают рестораны, дарят букеты из сотен роз. Не понимаю, почему ты одна.
Почему твой мужчина не надел на твой палец обручальное кольцо и закатил пышную
свадьбу.
– Потому что есть слишком много препятствий.
– Ерунда. Для настоящих чувств не существует
препятствий.
– Если я останусь жива, Я обязательно выйду замуж и
создам семью.
– Несчастливую?
– Не знаю. Какую получится.
– Наверно, у тебя будет пышная свадьба. Наверно, твое
платье будет расшито жемчугом. Ожерелье из дорогих камней будет украшать твою
хрупкую шею. Будет много прессы, гостей и много цветов. А еще будет много
свечей, фейерверк в ночном небе и умопомрачительный свадебный торт. Ты должна
заморозить в холодильнике кусок свадебного торта.
– Зачем?
– Есть такая примета. Пусть этот замороженный кусок
торта лежит в холодильнике до самой старости. Если в семье начнутся какие-то
проблемы, нужно достать этот кусок и немного от него откусить.
– Зачем?
– Тогда все неприятности вас покинут и в семье
воцарится мир и спокойствие.
– Где ты такого набрался?
– Так моя бабушка учила мою мать, когда та выходила
замуж.
