Его накануне отрядили, как самого образованного, в общественный информ-павильон, чтобы нарыл в Сети все, что попадется, о семейке Мангериани.
– За что?
– За бытовуху. Пять судимостей за жестокое обращение с сыном, который отец этого Эдвина, а в шестой раз за то, что на прежнем месте отравила соседкину кошку, которая повадилась к ней на клумбу. Она недавно вышла на волю, продала домик, потому что соседи ей бойкот объявили, и переехала сюда, купила вот эту развалюху с садовыми трупиками. Страшная баба.
– Как управимся с ее заказом, ничего у ней ни пить, ни есть, – выпустив клуб дыма, проронил Труш, который говорил редко, но веско. – А то она и нас оприходует, как ту кошку.
– Угу, дело, – поддержал его Бугор. – Чего еще накопал?
Аванс за внука они уже получили, теперь на попятную не пойдешь. Да никто и не собирался отказываться от остальной мазухи. Пацаном больше, пацаном меньше, а они выбьются в люди.
Рухлян принялся рассказывать, время от времени прерываясь и с наслаждением отхлебывая шипучей банановой санды из банки.
Хозяйка и вправду натуральная гелионская графиня. Кроме сына Рауля у нее есть взрослая дочь Софья, умотавшая подальше от грымзы на Землю-Парк. Мать Эдвина Белинда, в девичестве носившая фамилию Марваль, прилетела с Рубикона и получила здешнее гражданство, выйдя замуж за Рауля Мангериани, больше о ней ничего не известно, и родственников вроде бы нет. Зато богатая. Младшие дети – двойняшки, мальчик и девочка. Эдвин хорошо учится и занимается в клубе рукопашного боя, где так же, как и в колледже, считается одним из лучших учеников. Несколько раз полицейские патрули задерживали его, как несовершеннолетнего, в вечернее время в «цветочных кварталах» – цветочки там те еще, по-местному «цветочными домами» называются бордели – и родителей штрафовали. Другого криминала за ним не числилось: то ли не совершал ничего противозаконного, то ли не попадался.
– Надо принять в соображение, что он обучен приемам, – снова выделил самое главное Труш. – Мы же по-простому привыкли кулаками махать. Пускай она оружие нам обеспечит, хорошо бы лучевое, тогда верняк его положим без шума.
Вернувшаяся ближе к вечеру графиня Мангериани в ответ на это проворчала, что, взявши в руки пистолет, она и без помощи гастарбаев со своим внуком разберется, но потом пообещала снабдить наемников чем-нибудь подходящим. Ясное дело, обратно в тюрьму неохота, а за убийство ей светит пожизняк.
Осмотрев подготовленные для ремонта помещения и побрюзжав по поводу того, что «это не галактическое качество работы», она удалилась на второй этаж, где находилась ее спальня. Соскабливая остатки намертво приставших обоев в одной из нижних комнат, мигранты слышали ее резкий громкий голос, доносившийся сверху, – грымза беседовала по телефону с приятельницей:
– Опять отловили нашего стервеца в этих вонючих закоулках за Шал-Рапьяно. Назло делает! Я как раз была у них, когда его домой привезли. Матери квитанцию выписали, а потом, когда полицейские ушли, он говорит ей: ничего, мама, вычти из моих карманных, я сегодня заработал больше, чем уйдет на штраф. Ей бы по роже ему хрястнуть, я бы хрястнула, а она только вздохнула и спрашивает: Эдвин, зачем тебе это, разве нам денег не хватает? А он ей: мама, я не из-за денег, я хочу быть уверен, что смогу выдержать все, что угодно, – да еще улыбается, дрянь позорная. То, что для моих одноклассников смертный ужас, говорит, для меня способ развлечься и чуть-чуть заработать. Представляешь, Уилма? И никакого стыда, меня чуть не стошнило! Законы тут либеральные, поэтому планета скоро превратится в помойку. Мать он не слушается, но любит, а отец для него пустое место. Отец ему слова сказать не смеет, боится его, не говоря уж о том, чтобы ремнем отходить. Я Рауля сколько воспитывала, и все равно тюфяк тюфяком!
Хозяйка замолчала, выслушивая сочувственные рассуждения подруги, и в это время каждому из четверки подумалось, что Эдвин Мангериани и впрямь испорченный щенок, такого лучше прихлопнуть, пока не вырос.
– А сильно она сказанула насчет законов, – шепнул Рухлян, искривив в ухмылке перемазанную белесой пылью физиономию. – Если б были не либеральные, ее бы саму упекли с концом за все дела, век бы воли не увидела.
– В мать пошел, – сообщила собеседнице грымза. – Яблочко от яблони, как известно. Я теперь совершенно точно знаю, что Белинда была проституткой. Браслетик у нее есть, золотой с черными алмазами, вот она его, не помню почему, расстегнула и положила на столик, я взяла взглянуть – и что ты думаешь? С оборота надпись мелкими буковками: «Амине от Тины». Я говорю, что ж ты, Белинда, чужой браслет украла? А она в ответ: это меня раньше звали Аминой! И хвать его прямо из рук – так невежливо, ей ничего не стоит меня расстроить. Это ведь у шлюх принято называться на работе другими именами, так что мне сразу все стало ясно! Я ее раскусила. Какова мать, таков и сынок. Ох, как мне не понравилось, когда она появилась, якобы такая скромница, и с Раулем закрутила, а тот как зачарованный к ней потянулся, даже меня перестал слушать. Я, говорит, уже взрослый! Что-то не так было с его женитьбой, вспоминать жутко, словно какая-то сила принудила его жениться на этой Белинде, хотя я была против. Можешь не верить, но она не просто бандитка, она ведьма. А Эдвин еще хуже, страшно рассказывать, что он иногда вытворяет. Если я скажу, ты, Уилма, подумаешь, что я рехнулась. Это самое настоящее дьявольское отродье, и у него еще хватает совести болтать, что я хочу его убить! Год назад, помнишь, когда он чем-то отравился и его в реанимацию забирали? Как он тогда меня оклеветал… Я как раз у Рауля гостила, Эдвин должен был пойти на уроки и вдруг спускается по лестнице, весь бледный, шатается, как будто вина выпил. Мама, говорит, вызывай «Скорую», меня бабка траванула, по симптомам это кнабит, его трудно обнаружить в организме, но ты скажи им, чтобы мне ввели противоядие от кнабита, – и свалился в обморок, прямо где стоял. И Белинда, сучка такая, врачам так и сказала, а меня отпихнула, да еще в полицию написала заявление. Стервеца, всем на горе, откачали, но против меня ничего доказать не смогли. Кнабит распадается за полчаса, и диагноз был под вопросом… Это сами врачи сказали. А он столько знает о ядах, потому что с детства интересуется, чуть не с десятилетнего возраста. Мечта у него – похоронить меня! Ничего, я приму меры, еще посмотрим, кто кого похоронит…
– Дура! – прошипел Рухлян. – Она ж дает зацепку для следствия! Будет же дознание, когда мы пацана ликвиднем, и если эта дурында, с которой она калякала, вспомнит и скажет… Грымзу возьмут, и она за собой нас потащит.
– Значит, выполняем заказ, получаем мазуху и сразу сваливаем, – буркнул Труш, утерев пот со лба тыльной стороной испачканной ладони.
– Не семейка, а готовый гадючник, – поделился впечатлениями Сабен, выглядевший пришибленным. – У нас на Беоре…
– У вас на Беоре все хорошо, только жрать нечего, – оборвал его Бугор. – Хватит языками чесать, работаем! Надо закончить с ремонтом раньше, чем управимся с ее внуком, чтоб она заплатила и за то, и за это, а после без проволочек отсюда свалим.
Мир Сонхи
Предпоследней плиткой шоколада Суно Орвехт угостил хорошенькую лоточницу, торговавшую на пристани крабовыми шкварками в бумажных пакетиках, плохо вычищенными бурыми раковинами и сомнительного достоинства амулетами, якобы оберегающими своего владельца от утопления и козней водяного народца. Последнюю съел сам, пока паром неспешно полз через Конский залив. Вряд ли кто-нибудь заикнется о досмотре личного имущества мага, откомандированного Светлейшей Ложей Ларвезы в помощь молонским коллегам, но Орвехт предпочитал не нарушать законы той страны, где ему довелось оказаться.
