— Ты меня об этом спрашиваешь? Я-то почем знаю. Я
только вижу, что этот крендель не деревенский, а городской. Одет он дорого,
добротно. Ежели его сюда кто-то закопал, значит, это кому-то было нужно. Может,
он провинился в чем… Может, денег кому-то должен… Я ваши городские законы не
знаю… У вас там в городе из-за всякой ерунды могут на тот свет отправить. Бабка
Матрена говорит, что убить могут даже из-за недоброго взгляда.
— У вас в деревне тоже… Просто этот человек ко мне
совсем недавно в квартиру приходил. Ума не приложу, как он мог тут очутиться.
— А он к тебе с добрыми намерениями приходил?
— Дед, а ты как думаешь, сотрудник уголовного розыска
может прийти с добрыми намерениями?
— Смотря какой сотрудник. Вот наш участковый, который
целых четыре деревни обслуживает, сюда почти не наведывается, а ежели он
приходит, то только с самыми недобрыми намерениями. Наведывается ко мне раз в
полгода и прямо с порога заявляет, чтобы я ему самогонки налил да еще собой в
дорогу дал.
— А этот и вовсе оказался не из милиции.
— Дочка, я предлагаю нам с тобой о плохом не думать, а
уносить отсюда ноги. Пусть о нем думают те, кто его сюда закопал. Пусть у них
голова болит. А я сверху земли набросаю, прикрою его, и пойдем отсюда от греха
подальше. Пока это безобразие не закончится, я себе больше могилу рыть не буду,
а то в мою могилку еще кого-нибудь похоронят. У вас там что, на городских
кладбищах все места заняты?
— Понятия не имею. Я вообще туда не езжу.
Как только дед начал закапывать Голубева или кто он там был
обратно, я отошла чуть подальше и постаралась логически подумать о том, каким боком
он здесь появился. Но мой переутомленный мозг просто напрочь отказывался
связывать все недавние события в какую-то логическую цепочку и найти в них хоть
долю здравого смысла. Но одно я понимала со всей ясностью: то, что он лежит
здесь, как-то связано со мной. Я сердцем чуяла, что он явился по мою душу.
Сначала он возник в моей квартире, теперь вот в дедовой могиле, а в следующий
раз… Нет, следующего раза не будет. Следующего раза просто не может быть
потому, что он мертв… От того, что в последнее время на меня навалилось слишком
много различных фактов, напрочь лишенных смысла, мне вдруг стало страшно.
Впервые за долгое время мне по-настоящему стало страшно.
А все началось с той проклятой вечеринки, на которую
пригласил меня Михаил. Больше никогда, никогда не буду ходить на такие
сомнительные тусовки. Я буду довольствоваться теми заработками, которые имею на
киностудии. В конце концов у меня уже есть деньги — как-никак, больше
полумиллиона баксов. И в конце концов у меня есть муж. А само понятие «муж» уже
включает в себя деньги.
Крепко закусив губу, я подумала о том, что мои нервы совсем
расшатались да и выдержки никакой. Быть может, мне нужно отдать Михаилу деньги
и тогда все закончится? Тогда зачем столько мучений, страхов, терзаний? Михаил
не спрашивает о деньгах, да и я о них особо не говорю. Хотя он хочет спросить о
них завтра… Что ж, посмотрим, что будет завтра. А пока я понимаю, что эти
деньги, которыми я даже не могу воспользоваться, не принесли мне ничего кроме
неуверенности, страха и постоянного беспокойства.
Мне захотелось зарыдать, но только не здесь, не на кладбище…
Эти деньги расшатали мои нервы так сильно, что в последнее время я стала
чувствовать себя хуже. Некуда. У меня все болит, а может быть, что-то одно, но
я не знаю, что именно. Голова, сердце, душа…
Я вновь обернулась на деда, и у меня закружилась голова.
— Дед, ты там скоро?
— Дочка, ты ж видишь, что я на месте не стою. Дай хан
земельки немного набросаю, а то мало ли кто на кладбище еще может пройти. Тем
более ты учитывай мой возраст. Мне самому скоро на тот свет отправляться, а я
лопатой орудую, словно молодой.
— С чего ты это решил на тот свет отправляться? Ты фору
любому молодому дашь.
— Не говори ерунды, дочка. Возраст, как ни крути, свое
берет.
Поняв, что я больше не могу стоять, я села на корточки и
обхватила колени руками. Я всегда была сильной женщиной и умела сносить все
жизненные трудности с удивительным достоинством. Мужчины никогда не любили тех
женщин, которые склонны к истерике, у которых эмоции всегда застилают разум. А
я другая, я всегда была другая… Я сильная, трезвая и неплаксивая. Только в
последнее время со мной что-то случилось… Наверное, слишком много всего
произошло. Слишком много… А раньше, я всегда умела свои переживания скрывать.
Наверное, дед Герасим правду сказал, что возраст берет свое. С годами я
становлюсь беззащитнее, эмоциональнее, утонченнее… Конечно, говорить о возрасте
мне еще рано, но все же, как ни крути, сила переживаний зависит именно от этого
самого возраста. Ведь раньше я даже не впала в истерику, когда мой отец в
реанимации оказался, а когда он умер, я все время молчала и даже молча стояла
на кладбище, не уронив ни слезинки. Хотя что творилось у меня внутри, не
передать. Недаром же я профессиональной актрисой стала. Значит, еще тогда я
умела играть и перевоплощаться. Я в этой жизни училась только одному: быть
сильной. Я научилась выдерживать самое плохое и выглядеть в глазах окружающих
меня людей бездушною стервою, которую ничем не проймешь, даже смертью близкого
человека.
— Ань, ты что села-то? Тебе плохо?
— Не знаю, что-то мутит меня. Больно много времени мы
на кладбище проводим. Словно могильщики.
— А мы и есть могильщики. Одного закопаем, другого
раскопаем, и наоборот.
Дед засмеялся, но так как юмор был черным, то он естественно
не вызывал у меня ответной реакции.
— Анюта, ты лучше в машине посиди. Что ж ты на землю-то
уселась?
— Я не на земле сижу, а на корточках.
— Но ведь неудобно же.
— Мне не до удобств сейчас. Тебе много еще?
— Немного. Я уже сам уработался. Ежели бы кладбище было
действующее, я бы сюда могильщиком устроился. Рука уже набита. А может, она бы
еще больше была набита, если бы мне за это платили. Какая-никакая, а прибавка к
пенсии. Хотя на черта мне эта прибавка нужна, магазина-то все равно нет. Вот
если бы мне водочкой платили, тогда другой разговор.
Я подняла голову и заинтересованно посмотрела на деда.
— Дед, а ты не боишься пить-то столько? У тебя уже
организм весь заспиртован.
— Вот и хорошо, что заспиртован.
— Да что ж хорошего то?
— А то, что я уже простудой черт знает сколько времени
не болею.
Встав с земли, я слегка отряхнулась и пошла в ту сторону,
где стояла машина.
— Дед, я тебя в машине подожду. Только давай быстрее,
ладно?
