…Переступив через горку заляпанной кровью ткани, я кое‑как стянула с себя нижнюю рубашку, бросила ее на пол, посмотрела на табурет, приставленный к бочке, и поняла, что взобраться на него не смогу.
Закусила губу, повернулась к Крому и тихонько попросила:
— Подойди, пожалуйста!
Меченый, стоявший с закрытыми глазами, сглотнул и, не открывая глаз, шагнул ко мне.
— Кром, ты меня уже видел… — устало буркнула я. — Помоги забраться в бочку, а то у меня колени подгибаются…
Открыл глаза. Подал руку. Подвел к табурету и придержал, пока я перебиралась через край. Дождался, пока я опущусь на скамеечку на дне, а потом хрипло поинтересовался:
— Можно я пойду?
— Нет… Сядь рядом… Пожалуйста… И дай мне руку…
Сел. Протянул правую. А левой рванул верхний край нагрудника так, как будто тот мешал ему дышать.
Удивляться его поведению не было сил, поэтому я положила затылок на край бочки и бездумно уставилась в потолок. Вернее, попыталась уставиться — дрожь, сотрясающая меня с головы и до пят, стала еще сильнее, а перед глазами снова возникло перекошенное лицо убийцы с текущим по щеке глазом!
Чуть не заорав от ужаса, я торопливо передвинула скамейку поближе к Крому и увидела, что он сидит зажмурившись. А на его скулах перекатываются желваки.
— Кром, мне не хватает твоего взгляда… — глядя на него снизу вверх, выдохнула я. — Посмотри на меня, пожалуйста!
Он тряхнул головой, потом решительно положил на край бочки левую руку, опустил на нее подбородок и уставился мне в глаза. С таким искренним сочувствием, что лицо убийцы сразу же куда‑то пропало, а у меня начала кружиться голова…
…Сидеть, держать его за руку и тонуть в его глазах было здорово — горячая вода постепенно вымывала из души всю ту грязь, в которую я окунулась, отняв чужую жизнь, а взгляд Меченого наполнял ее спокойствием и уверенностью в правильности содеянного.
Слова были лишними — он чувствовал, что мне действительно становится легче, а я знала, что не одинока…
…Через вечность, когда вода окончательно остыла, я пришла в себя и поняла, ч то пора перебираться в опочивальню.
Встала, выжала волосы и попросила Крома подать мне полотенце.
Подал. Но перед этим опустил взгляд и покраснел.
Я не придала этому значения — перебралась на табурет, кое‑как вытерлась и высушила волосы, потом снова вцепилась в руку Меченого и потащила его в свою опочивальню…
…Ночная рубашка, простыни и одеяло оказались холодными. А под балдахином — темно и страшно. Поэтому я снова вцепилась в пышущую жаром ладонь Меченого и уставилась на его лицо, на котором играли отблески света мерной свечи.
«Кто сказал, что Бездушные живут и дышат Тьмой? — мелькнуло в голове. — Кром — это олицетворение Света и тепла!»
— Добрых снов, Мэй! — нервно улыбнулось «олицетворение Света» и попробовало задвинуть боковой полог.
Не тут‑то было — я придержала его руку, потом решительно отодвинулась от края ложа и взглядом показала на освободившееся место:
— Ложись рядом… Я без тебя не усну…
Кром отрицательно помотал головой:
— Нет. Не могу…
— Просто приляг… На самый край… И не отнимай руку…
Вспомнила. Покраснела до корней волос. Потом торопливо отодвинулась подальше и рванула одеяло к подбородку.
По губам Меченого скользнула грустная улыбка.
«Дурень! Мне все равно, простолюдин ты или дворянин! Ты — человек, которого я уважаю…» — мысленно заорала я и вдруг поняла, что говорить об этом бессмысленно — он все равно не поверит.
Тем временем Кром справился со своими чувствами и учтиво поздоровался:
— Доброе утро, леди! Как вы себя чувствуете?
Заострять внимание том, что он перешел на «вы», я не стала — сонно улыбнулась, хорошенечко потянулась и, пододвинувшись обратно к Крому, вернула руку и ногу на их законное место.
Он растерялся. Настолько, что ненадолго потерял дар речи. А когда обрел его вновь, то смог выдавить из себя одно — единственное слово:
— Мэй?
— Ты — теплый! — мурлыкнула я. — А там — холодно…
Он зажмурился и потряс головой — так, как будто пытался проснуться.
Мне стало смешно, и я решила его добить:
— Ты не обнимешь меня за спину? А то она мерзнет…
— Мэй, ты понимаешь, о чем просишь? — потерянно пробормотал он.
Я ласково прикоснулась кончиками пальцев к его щеке и кивнула:
— Да! Кстати, помнишь, я обещала, что не отойду от тебя ни на шаг?
— Угу…
— Так вот, я хочу добавить, что и спать мы будем вместе…
— Мэй, ты…
Договорить ту самую фразу я ему не дала — накрыла его губы ладонью и гневно выдохнула ему в лицо:
— Я — твоя гард’эйт! Я отдала тебе жизнь потому, что ты этого ДОСТОИН! И если ты еще раз попробуешь сказать мне то, о чем подумал, я…
Угрожать ему мне было нечем. Да и не хотелось. Поэтому предложение я закончила после небольшой паузы — тогда, когда поняла, как именно на это среагирую:
— …очень сильно расстроюсь!
Он понял. И то, что я не шучу, и то, что последние слова — не пустая угроза.
— Хорошо… «ТО» — не буду. Скажу другое: ты — девушка, а я — мужчина…
— И что? — не поняла я.
Он снова растерялся. Потом закрыл глаза и угрюмо поинтересовался:
— Что ты чувствуешь, когда ко мне прикасаешься?
— Спокойствие, уверенность в том, что со мной ничего плохого не произойдет, душевное и… обычное тепло… — затараторила я.
— Я не об этом… — сказал он, не открывая глаз. — Что ты ощущаешь? Пальцами, ладошками, предплечьем, животом?
«Как это — животом?» — ошарашенно подумала я, прислушалась к своим ощущениям и… вспыхнула: мой живот, а также грудь и внутренняя поверхность бедра оказались не менее чувствительными, чем руки!!!
— Теперь ты меня понимаешь? — горько усмехнулся он. — Я вижу в тебе Женщину! Красивую и… желанную… Поэтому каждое твое прикосновение становится для меня испытанием…
…Он чувствовал себя виноватым, безумно боялся того, что его слова сделают мне больно, и пытался защитить меня от себя! Да, именно защитить — в его голосе звучала обреченность напополам с решимостью, а в глазах плескалась боль!
Видимо, поэтому я попробовала вслушиваться не в слова, а в мысли. То есть говорить, забыв о словах
[45]
. И мгновенно прозрела, поняв, что чувствую в нем не похоть, а нежность!!!
