Это было приятно… Очень… А когда я сообразила, что он наконец перестал видеть во мне свою погибшую сестру, на губах сама собой заиграла счастливая улыбка:
— Красивую, говоришь?
— Очень… — выдохнул Кром и… вытаращил глаза: — Мэй, ты слышала, что я сказал?
— Слышала… — кивнула я, потерлась щекой о его плечо и добавила: — И мне понравилось! Я буду спать с тобой…
…Ощущать себя красивой и желанной оказалось чуточку страшновато: теперь, когда я знала, что он чувствует, когда я к нему прикасаюсь, каждое шевеление — мое или его — мгновенно лишало меня способности соображать. И дарило новые, захватывающие ощущения.
Я пьянела от его запаха его кожи, плавилась от жара тела и рук и невольно представляла себя на месте девушек, изображенных в свитке Олли Ветерка «Тайны дворцовых альковов».
…Я — томно полулежащая в кресле, с платьем, бесстыдно задранным до середины бедра, — и он, стоящий передо мной на коленях и страстно взирающий на мою щиколотку…
…Я — с расшнурованным корсетом, вжимающаяся в нишу за скульптурой вздыбленного коня — и он, целующий мою обнаженную грудь…
…Я — восседающая на его животе в чем мать родила — и он, ласкающий мои ягодицы…
Образы, мелькающие перед моим внутренним взором, становились все более волнующими, и в какой‑то момент, «увидев» себя распростертой на полу, а его — нависающим надо мной, я поняла, что схожу с ума. И заставила себя отодвинуться от Крома подальше.
Меченый, все это время лежавший с закрытыми глазами, нервно сглотнул, отчего его кадык дернулся вверх — вниз. В этот момент я вдруг увидела его совсем другим — не бесстрастным слугой Двуликого, скитающимся по Горготу в поисках нуждающихся в спасении, а без умно одиноким мужчиной, вот уже целую вечность не чувствовавшим простого человеческого тепла!
Я приподнялась на локте, снова пододвинулась к нему вплотную, практически легла на его грудь и прикоснулась губами к его щеке!
Он вздрогнул, как от удара, открыл глаза и изумленно уставился на меня:
— Мэй, ты чего?
— Ты уже не одинок… — выдохнула я. — У тебя есть я…
Глава 6 — Бельвард из Увераша
Четвертый день второй десятины первого травника.
… —Ваша све… Ваша милость, у вас вся рука в крови! Позвольте, я перевя…
— Убирайся… — глухо рыкнул Бельвард, не отрывая взгляда от своего лица, отражающегося в осколке размером с его голову, прихотью Вседержителя оставшемся торчать в простенькой раме из полированного ореха.
— Но в ране могут оста…
— Во — о — он!!! — заорал юноша и снова врезал по осколку кулаком.
Верхняя часть шеи, подбородок и нижняя губа разлетелись вдребезги. Но перед тем как превратиться в стеклянное крошево, на одно — единственное мгновение показали ему сотни белых, как снег, лбов, черных полосок бровей и окровавленных повязок на месте правого глаза…
— С — с-сука! — прошипел Бельвард. — Роза!! Подс — с-стилка Бездуш — ш-шного!!!
— Ваша с… милость, мэтр Марон запретил вам волноваться… — тихонечко напомнил Ясс.
— Кажется, я приказал тебе убираться вон?
— У вас снова начнет болеть голова… — глядя в пол, буркнул телохранитель. Потом подумал и добавил совсем тихо: — А жевать ан — тиш
[46]
, да еще и сутками напролет, последнее дело…
— Да ты вообще знаешь, что такое боль? — взвыл Бельвард. — Представляешь, каково чувствовать раскаленный болт, безо становочно ворочающийся в твоей глазнице и выжигающий не только мясо, но и душу?
— Боль приходит и уходит, а ан — тиш остается. И превращает человека в грязное и слюнявое существо, лишенное даже намека на волю…
— Я не собираюсь жевать его вечно!!!
— Никто не собирается… Однако жуют… А потом дохнут, захлебываясь в собственной блевотине!
Представив себя бьющимся в конвульсиях в зловонной луже и с розовой пеной на губах, юноша гневно поморщился и демонстративно положил руку на рукоять кинжала:
— Еще одно слово — и ты лишишься языка!
Телохранитель криво усмехнулся, пожал плечами, потом склонил голову и, выбив дверь плечом, вышел из комнаты…
— Терпеть ЧУЖУЮ боль — легко! — заорал ему вдогонку Бельвард. — И советовать — тоже! А вот оказываться там, где ДОЛЖЕН, — нет!!!
Отвечать на последнюю фразу Ясс не стал, хотя и мог. Хотя… нет, ответил — в прихожей раздалось злое хекание, и дом зашатался от могучего удара.
Презрительно усмехнувшись, юноша подошел к окну и увидел в нем свое отражение.
Зажмурился. Осторожно прикоснулся к скуле. Почувствовал шероховатость ткани, пропитанной лечебной мазью. Сдвинул руку чуть выше и почувствовал, как у него слабеют колени, — повязка, прикрывающая пустую глазницу, была на месте. А глаза — не было!!!
— Я вырву тебе оба и заставлю их съесть! — выдохнул он. — Потом вырежу желудок и скормлю их еще раз! Поняла?!
За соседским забором насмешливо тявкнула какая‑то блохастая тварь, чуть подальше — еще одна, и по Ремесленной Слободе покатился издевательский собачий брех.
Бельвард изо всех сил стиснул зубы, зажмурился и застонал — как и обещал мэтр Марон, напряжение мышц лица ослабило действие обезболивающего отвара и снова вернуло ощущения…
…Первое прикосновение Боли оказалось легким и почти неощутимым: где‑то под повязкой с лечебной мазью вдруг затлел крошечный уголек.
Второе — чуть грубее: уголек превратился в иглу и слегка нагрелся.
Третье — невыносимым: игла раскалилась добела, обрела толщину и грани, шевельнулась и в который раз за сутки вырвала его глаз!!!
— Ясс… — упав на колени и вжавшись лбом в пол, выдохнул Бельвард. — Я — асс!! Я — я-асс!!!
Далеко на краю корчащегося от боли сознания громыхнула дверь, простучали каблуки сапог и раздался встревоженный голос телохранителя:
— Да, ваша светлость?
— Дай…
— Что, светлость?!
— Кусочек ан — тиша! Маленький! Слышишь?!
Целая Вечность мрачного молчания… Тихий вздох… Шелест разматываемой ткани — и юноша вскочил на ноги чуть ли не раньше, чем почувствовал тошнотворный запах «розовой слюны»…
…В этот раз горечи, от которой сводило зубы, почти не чувствовалось. И омерзительной шершавости — тоже: малюсенький — с ноготь мизинца — кусочек коры нежно лег на язык, ласково ткнулся в передние зубы и приник к верхнему небу. Потом набух, потяжелел и дохнул в десны легким холодком. А когда они слегка онемели, наполнил рот восхитительной, ни с чем не сравнимой сладостью!
