— Не злись! Там холодно и сыро… И… я цепляться не буду: лягу на кровать и отвернусь!
Легла. Отвернулась. Выждала минуты полторы и затрещала, как сорока. Сначала — о том, как она рада, что Даром выбрали именно ее, а нее ее подружек, что она чувствует, глядя на меня, и с каким удовольствием она выполнит все мои пожелания. Потом — о том, что я — настоящий воин, что во мне чувствуется сила и мужество и что она безумно завидует женщине, которая услышит мою Песнь. А когда я смирился с тем, что о тишине можно даже не мечтать, внезапно сделала паузу и мрачно пробормотала:
— А эта, рыжая, ну, которая Мэй, — дура! Если аннар узнает, что она к тебе приходила, он лишит ее имени
[179]
, а тебя — головы…
Я тут же оказался на ногах:
— Мэй была тут? Когда?
— Вчера вечером… — Ратка повернулась ко мне лицом, уставилась на мои чресла и демонстративно облизала губы: — О — о-о!!! Кром, я…
— Что ты ей сказала?!
— Сказала, что я — твоя женщина…
— Что — о-о?!
— Э — э-э… я — т — твоя же — женщина… — побледнев, залепетала она. — Ну… э — э-э… что я — Дар… Тарваза Каменной Длани… тебе…
Я сел на край бочки и схватился за голову.
— Ты чего, Кром? Она ж хейсарка! Такие, как я, для нее — что пыль под ногами: через пару дней она про меня даже не вспомнит!!! А еще, если он узнает, что она за тобой бе…
— Заткнись!
— Кром, я…
— Закрой рот! — рыкнул я на весь сарти. Потом опустился на дно бочки и закрыл глаза…
— …Твоя комната… Твои вещи… Твоя женщина… — торжественно сообщил мне Тарваз и взмахнул рукой.
По хейсарским меркам комната была просто роскошной: добрую ее половину занимала широченная кровать, явно сделанная не в Шаргайле, стены были увешаны не только шкурами, но и оружием, на резном столе из тирренского дуба стояли серебряные подсвечники, а на полу лежал здоровенный алатский ковер. Впрочем, все это «великолепие» я увидел далеко не сразу, так как первые пару минут не мог отвести взгляда от «своей женщины».
Почему? Да потому, что эта женщина стоила денег! Причем довольно больших. Во — первых, потому, что она была белогоркой — высокой, полногрудой и широкобедрой, с густыми светлыми волосами и ярко — голубыми глазами, — а они среди роз
[180]
попадались крайне редко. Во — вторых, она никогда не знала тяжелого труда: пальцы ее рук были тоненькими и ухоженными, а стопы не разбитыми, а маленькими и аккуратными. Ну и, в — третьих, она была молодой — на мой взгляд, не старше восемнадцати…
«Дар недешев…» — оценив ее стать, мысленно усмехнулся я и повернулся к аннару Аттарков:
— Она…
— …прекрасна! — важно кивнул хейсар. — Самому нравится…
— И мне нравится, но…
— Это — Дар! — гневно раздув ноздри, перебил меня Каменная Длань. — От него не отказываются!!!
Спорить с Аттарком я не стал — молча кивнул, дождался, пока он уйдет, и хмуро уставился на розу:
— Деньги уже заплатили?
— Аж за три десятины… — хихикнула она и тут же принялась раздеваться.
— Ого!!! — Судя по оплаченному времени, Тарваз не пожалел на меня нескольких полновесных желтков!
— Ага!!!
— Что ж, тогда я пошел…
— Куда? — удивилась девица.
— Тренироваться…
— А я?
— Ложись спать… Если голодна — сходи на кухню и скажи, что ты — Дар Тарваза Крому Меченому…
— Но я должна отработать то, что мне заплатили!!!
— Я скажу, что ты была великолепна…
…Эдак часа через два, когда вода окончательно остыла, я выбрался из бочки, натянул на себя чистое белье, ансы и араллух, затянул пояс, влез в сапоги и, с ненавистью посмотрев на спящую Ратку, вышел за дверь.
Прижал к бедру рукоять чекана, шарахнувшую по дверному косяку, добрался до лестницы, спустился на первый этаж, вышел на улицу и подставил лицо под падающие с неба струи.
— Ашер, ты? — донеслось со стены.
— Я…
— Опять на оу’ро?
Стоять во дворе и пялиться на небо было глупо. Слоняться вокруг башни — тоже. Поэтому я тяжело вздохнул, буркнул что‑то невразумительное и, не замечая луж, зашагал к сарти…
…На лестнице было темно и тихо: на втором и третьем этажах не переругивалась молодежь, на четвертом, семейном
[181]
, не скрипели кровати, а на пятом, на котором располагался зал Совета и проживал Тарваз Каменная Длань с сыновьями и внуками, никого не распекали. Впрочем, все это я отметил как‑то походя, без души — меня влекло на шестой
[182]
, на тот, на котором жила Мэй.
Поднялся. Шагнул на площадку, услышал хлюпанье под ногами и удивленно выгнул бровь: на площадке стояла вода!
Опустился на колено, прикоснулся к полу и поморщился: кто‑то из часовых, попеременно дежурящих на Орлином Гнезде, недостаточно плотно прикрыл люк. И теперь попадающая в него вода стекала на первые этажи.
Встал, взбежал на седьмой, рванул на себя дверь, почувствовал на лице капельки дождя и разозлился: судя по ветру, свободно гуляющему по площадке, люк был открыт настежь!
Прижав к бедру чекан — лестница, ведущая на оу’ро, была узковатой, — я перепрыгнул через первые три ступеньки и, скорее почувствовав, чем увидев встречное движение, упал ничком.
— Х — хэ!!!
«У — у-у… — вскакивая на ноги и запрыгивая на крышу, подумал я. — Еще один обиженный…»
Потом уклонился от следующей атаки и чуть не упал навзничь, запнувшись обо что‑то мягкое.
— Х — хэ!!! — выдохнули справа — сбоку, и в то же мгновение где‑то внизу щелкнула закрывающаяся дверь.
Я перекатился влево, сорвал с пояса чекан и, не вставая, нанес горизонтальный удар на уровне колена.
Хрустнуло. Чуть правее и дальше, чем я ожидал. А вместо ожидаемого вскрика до меня донеслось сдавленное шипение:
— Дос — с-стал, с — с-скот!!!
Я усмехнулся, встал и не поверил своим глазам: распахнутый настежь люк вдруг озарился тусклым, но светом, и в нем промелькнул силуэт мужчины, несущего на плече какой‑то здоровенный сверток!
