Освободившись от личин и шуб, Розмич с Ловчаном начали перетаскивать трупы. Волхв велел сложить их в противоположной от землянки стороне. Тут обнаружился ещё один камень, большой и плоский — почти как тот, что покоится у основания идола.
Вепсы оказались не только низенькими, но и очень лёгкими. Мешок с репой и тот больше весит. Но брались за каждого мертвяка вдвоём, чтобы в крови не перепачкаться.
Розмич ещё раз отметил белые рубахи — глупая одежда для ночной вылазки. Заметил также и чужие узоры. Вышивку, мало похожую на ту, что принята у словен. А вот лицом вепсы точь-в-точь ильмерцы, даже волос такой же — светлый.
Когда несли мальчишку, воин невольно содрогнулся. И хотя у врага нет возраста, потому как любой, даже младенчик, может извернуться и причинить зло, совесть нет-нет, а кусала. Ведь юный совсем, поди и девку ни разу не целовал! А нецелованным умирать обиднее всего.
Едва доволокли последнего, подскочил волхв. По нему и не скажешь, что ночью лихое творилось — стоит спокойный, будто крепостная стена в мирный год. И на трупы глядит, как хозяйка на обезглавленную в честь праздника курицу.
— Семеро, — задумчиво пробормотал служитель. — Хорошее число. Божеское.
Розмич и Ловчан удивлённо переглянулись. Впрочем, когда воины на поле брани раненых добивают или рассказывают в корчме, каково это вражескую печень голой рукой вырвать, на них тоже косятся. У каждого ремесла свои причуды.
— Теперь камушек отодвинуть надобно, — сообщил волхв.
В этот раз дружинники переглядывались в открытую, после вытаращились на старика.
— Разве у вас так не делают? — в свою очередь удивился тот.
— Как? — в один голос спросили воины.
Старик глянул хмуро, но, видимо, решил, что лучше один раз показать, чем разглагольствовать.
— Вот этот камушек, — повторил он. — Сдвиньте-ка.
Воины подчинились, хотя не верилось, что эту махину и впрямь передвинуть можно. Но камень поддался, и довольно легко.
Ловчан первым глянул под ноги, едва не уронил ношу. В памяти начали всплывать давно забытые события — он уже видел подобное, в далёком-далёком детстве, ещё до того, как в отроки попал.
Да и Розмич, судя по лицу, вспомнил.
— Редкий обряд, — вслух заключил он.
Волхв только плечами пожал.
Под камнем обнаружился колодец. Сложно сказать, как давно вырыт, но чутьё подсказывало — соорудили его те же люди, которые превратили древнее дерево в издолб. И кто знает, может, под тем, вторым камнем тоже сокрыта дыра, но другая… для более важных подношений.
В отличие от обычных колодцев, этот шел под уклон. Строители внимательно следили, чтобы дно не достигло текучих вод, иначе всю лесную округу потравить можно. Впрочем, если когда-то там и была вода, подстилка из костей давно её закрыла.
Старик встал на колени, заглянул внутрь и недовольно крякнул.
— Не поместятся? — поинтересовался Ловчан.
— Поме́стим, — деловито отозвался волхв.
Он ушёл и почти сразу вернулся, неся в руках длинный прочный шест. Поняв, для чего служителю капища понадобилась палка, бывалые воины дрогнули.
Старик просунул дрын в колодец, принялся долбить, будто пестом в ступе. Тут же вспотел, потому как силёнок явно не хватало.
Неожиданно для самого себя Розмич перехватил деревяшку, сказал:
— Лучше я.
Внутри колодца негромко хрустело, дрын с каждым разом погружался всё глубже. Правда, натыкался он не только на кости. Куда чаще упирался в мягкое, но слишком податливое для тела похороненного недавно. Из ямы веяло гнилью. До того смрадной, что желудок Розмича едва не выворачивался наизнанку.
Когда дружинник вытащил пест из страшной ступы, даже невозмутимого волхва раскорячило. Отскочив на добрую сажень и хватая ртом воздух, старик начал объяснять:
— Двое! Год назад приходили! Еле спасся! Вот, стало быть, ещё не истлели!
Тут уж Ловчан не выдержал, вступился:
— Нынешних просто так бросать или ты слова какие скажешь?
— Скажу! Скажу! — заверил старик. А увидав лицо дружинника, добавил торопливо: — Но после! Бросай пока так!
Даже когда водрузили камень на место, смрад не рассосался, словно бы лес не спешил принимать человечью смерть на себя. Ловчану и Розмичу казалось — запах пропитал насквозь, намертво въелся в кожу. Оба не могли надышаться, обоим мечталось окунуться в любую другую вонь, только бы избавиться от этой.
К тому ж последний труп не помещался, ноги выпирали, хотя пробовали и так, и эдак.
— Ты уж как-нибудь сам, — пробормотал Ловчан, заметив в руках волхва топор.
— Брезгуешь? — ухмыльнулся тот. — А ну, поберегись!
В четыре умелых удара старик перерубил мертвецу колени.
Теперь жертвенный колодец напоминал кадушку с грибами — лежат плотно, битком забит — под самую крышечку.
Волхв окинул обрядовое место придирчивым взглядом и заключил:
— Ну, теперь и позавтракать можно.
От еды дружинники отказались. Да и в землянку спускаться не стали.
Старик понимающе хмыкнул и предложил расположиться на самой поляне. С резвостью мальчишки домчался до своего жилища, вернулся ещё быстрей — словно глиняная бутыль жгла руки.
Ловчан опознал вчерашний подарок, глянул на волхва с благодарностью. Розмич тоже узнал и усмехнулся — лучшего случая употребить это вино вообразить невозможно.
Питьё оказалось багряно-красным и терпким. Не будь рядом волхва, Ловчан сказал бы, что это шутка богов. А так — пришлось прикусить язык и наслаждаться молча.
Тишину нарушил волхв. Он довольно отёр губы рукавом, глянул на выкатившийся блин солнца и сказал со вздохом:
— Со временем всё забывается. И боль, и радость… и обряды. Вот вы жертвенный колодец не сразу опознали, хотя не так давно, в пору моей юности, каждый словен знал и умел требу эту навьим богам подносить. Что же теперь?
Старец замолчал, а Ловчан подтолкнул. Не столько из любопытства, сколько из уважения к старости. Ей ведь зачастую ничего не нужно, лишь выговориться.
— Что «теперь»?
— Измельчали словены. Растеряли злость, позабыли отвагу… И требы всё чаще петухами да козлятами кладут, не врагами — нет! Скоро совсем обмягчают, будут бескровно — хлебами да медами.
— И чего в этом дурного?
— Чего-чего… — волхв даже нахохлился. — Думаешь, бог войны тоже одним только хлебом наестся? Впрочем, не об этом… Ведь что, если поразмыслить, происходит?
— Мельчаем и мягчаем, — повторил Ловчан не без хитринки.
Зато старик был серьёзен, как секач, ведущий подсвинков на водопой.
